Без лишних слов, резким и уверенным движением Мрак вытащил из внутреннего кармана плотный свёрток, набитый купюрами и монетами, сунул его Илье в руки — молча.
После этого просто повернулся, открыл дверь и вышел в коридор, не произнеся больше ни единого слова. Шаги мгновенно стихли. Илья остался стоять посреди комнаты, сжимая в руках деньги, осознавая, как медленно приходило осознание: напарник, возможно, ушёл надолго. А может, вовсе не вернётся.
— Ну и говно, — раздражённо бормотал парень, пытаясь пришить потайной карман к внутренней подкладке комбинезона. Игла упрямо отказывалась прокалывать грубую ткань, пальцы дрожали от усталости и напряжения, нитка постоянно путалась, делая работу ещё более нервной и бессмысленной. — Просто сраное говно.
Он сидел на краю кровати, сгорбившись над одеждой и негромко ругаясь себе под нос, будто слова могли облегчить состояние. Деньги, отданные напарником, теперь лежали у него — почти сорок купюр, огромная сумма для Краегора. Таких денег хватило бы на найм небольшого каравана, но хватило бы и на то, чтобы быстро и бесшумно лишиться жизни.
— Понятия не имею, куда ты влез, — устало сказал Илья в пустоту, завязывая узел на нитке, — деньги я точно не просру.
Закончив с карманом, внимательно проверил шов несколько раз, спрятал деньги поглубже, убедившись, что их сложно заметить снаружи. Потом поднялся, прошёлся по комнате и подошёл к окну, всматриваясь в пыльную дымку улиц. Над рынком всё так же клубилась грязная пелена, где-то далеко визжала работа, мелькали силуэты рабочих. Всё выглядело как обычно, только время остановилось, растягиваясь до невыносимости.
— Ладно, — негромко произнёс парень вслух, пытаясь убедить себя. — Подожду ещё сутки.
Караванщик не вернулся ни ночью, ни утром следующего дня. Доски в коридоре мотеля молчали, дверь оставалась закрытой. Следующий день прошёл в молчаливом ожидании — солнце поднялось и вновь закатилось за горизонт, а пустота стала слишком тяжёлой, чтобы её игнорировать.
Илья проснулся следующим утром с неприятным холодом в животе, отчётливо осознав, что всё зашло слишком далеко.
«Трындец, по-настоящему», — подумал он.
Еще сутки прошли в тягостном заточении. Парень почти не покидал комнату, выходил только в нужник и за едой, избегая разговоров и внимания прохожих. Маленький пыльный номер мотеля постепенно превратился в тюрьму, Вектор понимал, он уже не прячется — отсчитывает дни, в ожидании приговора.
На третье утро юноша встал с кровати с тяжёлым осознанием того, что ждать больше бессмысленно. Оделся, плотно затянул ремень, ещё раз проверил внутренний карман с деньгами. Всё было на месте.
Он глубоко вздохнул и наконец принял то решение, которого больше не избежать:
Ждать нельзя.
Илья ходил по рынку, осторожно задавал вопросы, подходил к лавкам, заглядывал в тёмные ангары, пытаясь выглядеть вежливым и спокойным. Чем больше он спрашивал, тем сильнее ощущал, как вокруг сгущается неприятное напряжение. Взгляды становились колючими, ответы звучали коротко и неохотно, воздух постепенно сгущался до состояния душного кома в горле.
Он быстро понял свою ошибку, был слишком чужим, слишком молодым, заметным. Не тот человек, который может задавать вопросы в сердце Краегора. Почувствовав это, он резко свернул назад и поспешно вернулся в мотель, запер за собой дверь и упал на кровать, пытаясь восстановить дыхание.
— Ну и жопа… — прошептал Вектор, проводя рукой по лицу. — Полная задница.
Его нервы были на пределе. В одиночку, без имени, связей лезть в глубину этого проклятого города было самоубийством. Нужно было идти к Жорику, просить информацию, платить за охрану, нанимать кого-то авторитетного, кто бы держал местных на расстоянии.
Хотя бы одного бойца, чтобы не получить пулю в спину раньше, чем успеет дойти до нужного человека. Но и это было опасно. Жорик умён и быстро сообразит, что Илья остался один, а за броневиком никто не стоит. А броневик целый, деньги огромные, и оба эти факта могли запросто стоить ему головы.
Вектор ещё раз провёл ладонями по лицу, вжимая пальцы в глаза, ощущая, как начинает подступать глухая паника. В какой-то миг захотелось просто лечь на койку и закрыть лицо руками, забыть обо всём, отключиться от этой удушающей неопределённости. Вместо этого его накрыла другая волна.
Тревога вспыхнула ярко, а затем схлынула, оставив за собой холодную, злую решимость. Он резко вскочил с кровати, подошёл к умывальнику и окатил лицо ледяной водой, глядя в своё отражение до тех пор, пока в глазах не осталось ничего, кроме жёсткой уверенности.