В их глазах ясно читалось то, чего в Яме было редкостью — настоящее уважение. Мрак не сразу понял, почему атмосфера вокруг него изменилась, и почему люди начали тихо шептаться, переглядываться и многозначительно кивать в его сторону, пока кто-то не произнёс вполголоса, объясняя всем вокруг:
— Ты хоть понял, кого завалил?
Он молча поднял взгляд, внимательно вслушиваясь.
— Это же был Суло. Подсадной. Местная шишка платила наверх, ему постоянно кидали соперников. Типа, по понятиям, с «правом крови». Ставки большие, зрелище, а он всех в землю заколотил. И ведь, суки, никогда первым оружием не давали копье или клинок. Дубина, кастет или вот как у тебя — щит.
Пауза. Голос звучал уже чуть громче, уверенней:
— А ты гада уработал.
Мрак медленно отвёл глаза в сторону, и всё сразу встало на свои места. Щиты, странная пауза посреди боя, оружие из кузнецы. Сам того не понимая, сломал систему, разрушил чей-то тщательно выстроенный план. Вместо очередного поражения «соперника», ожидаемой публикой расправы он вдруг одержал победу над символом местного произвола, который долгие годы поддерживали и подкармливали сверху. Хотя в Краегоре слово «закон» было всего лишь насмешкой.
— Годами всех крошил, — добавил кто-то тихо с нар у стены. — Все знали, кто такой. Молчали, терпели. Ну типа шоу, типа платили…
Мрак тяжело сел на свободное место. Кто-то поставил рядом миску с водой, другой аккуратно помог перебинтовать спину.
Демон притих и прислушался. Теперь, оказавшись на свободе, он впервые начал понимать человеческие правила и мотивы, не требуя крови или пытаясь выйти на первый план.
В груди поселилась странная, тихая лёгкость. Почти покой, но думать о тех, кто остался там, о людях, за которых отвечал, было важнее. Расслабиться до конца эти мысли не давали.
Порез на спине упорно саднил, напоминая о себе тонкой, ноющей болью — не слишком резкой, чтобы помешать, но достаточно настойчивой, словно капли воды, которые непрерывно бьют в одну точку.
Каждый замах, каждая попытка повернуть корпус отдавались мучительным, тянущим ощущением, будто кожа вот-вот снова разойдётся, а под лопаткой медленно разгоралась жаркая пульсация. Но, несмотря на это, Мрак не прекращал ежедневных тренировок.
Круги по утрам в загоне стали для Мрака рутиной: рассвет, разминка, движения, отработка ударов и уходов. Он выбирал себе в пару только тех, кто ещё ни разу не выходил на арену, у кого в глазах ещё блестела наивность, а колени начинали дрожать при виде простой деревянной дубины.
Караванщик держался подальше от ненужных связей, разговоров или дружбы. После боя с Суло понимал совершенно ясно: просто так ему уже не выкрутиться. Слишком многое нарушил, задел, сломав их тщательно выстроенную систему ставок и влияния. Наверху кто-то теперь наверняка скрипел зубами от ярости, и Мрак ясно осознавал, если не в четвёртом, то уж в пятом бою точно попытаются убрать.
Именно с этими мыслями снова вышел на арену.
Пыль больше не раздражала ноздри, глаза привыкли к прожекторам, а толпа превратилась в фоновый шум, как стук моторов в караване или родной запах топлива. Всё стало знакомым и привычным. Тело двигалось автоматически, на память, а душа молчала, никак не откликаясь на происходящее вокруг.
Противник оказался самым обычным. Без пафоса, лишнего веса и самоуверенности. Просто крепкий, мускулистый парень с прямым, серьёзным взором, в котором не было хищного азарта — только спокойствие, уверенность и готовность драться.
И именно это сбило.
Мрак до последнего ждал подвоха, искал следы подставы, ловушки, рассчитывая, как вот сейчас что-то случится: появится второй противник, неожиданно провалится пол или сверкнут чьи-то глаза из тени. Но ничего не происходило — бой шёл честно и ровно, дубина против дубины, сила и ловкость против спокойного расчёта.
Эта чрезмерная осторожность сковывала, заставляла отступать, сдерживаться, не позволяя нанести решающий удар даже тогда, когда противник уже был открыт. Мрак постоянно оглядывался, ждал сигнала сверху, однако всё было по правилам.
В результате бой затянулся, и дважды он пропустил тяжёлые, сухие удары — по бедру и колену. Кость не сломалась, но двигаться стало сложнее: каждый шаг отдавался болью, каждое движение — мучительной резью.