Все это было по учебникам, но Жилин был уверен, что противник знал и догадывался о слежке.
К моменту встречи трое из оперативной пятёрки уже заняли свои позиции. Держались далеко, вне зоны прямой видимости, без связи и оптики. Только условные знаки на стенах, заранее подготовленные маршруты отхода и чёткие договорённости, скреплённые жестами. Операция держалась на точности и абсолютном доверии друг к другу.
Южные склады встречали Вячеслава привычным запустением и пустотой. Даже днём здесь висела атмосфера разрухи, а ночью она густела, превращаясь в удушающую смесь запахов ржавчины и затхлости. Брошенные бочки, прогнившие деревянные поддоны, покосившиеся ангары — всё казалось брошенным и ненужным, покрытым ровным слоем пыли, здесь явно неделями не ступала нога человека.
Жилин двигался медленно, касаясь кобуры, внутри всё сжималось ледяным комом. Лицо скрывал глубокий капюшон, взгляд сосредоточенно скользил по тёмным силуэтам. Он знал, что идёт в ловушку и может не вернуться, но выбора не оставалось.
Створка ангара жалобно скрипнула под рукой, внутри пахнуло горелым пластиком, застоявшейся влагой и пылью. Пустота внутри зашевелилась, загудела эхом шагов, будто шагнул в пасть огромного, сонного зверя.
Вячеслав вошёл, и за спиной захлопнулась тишина.
Резкий запах трав ударил в лицо сразу, как только следователь сделал шаг внутрь. Воздух в ангаре стоял, запертый десятилетиями. Прогорклые ароматы высушенных корней, палёной полыни и каких-то чуждых веществ напоминали ритуальные курения. Среди сумрака горела одинокая лампа — желтоватая, дрожащая, словно в любой момент готовая угаснуть. Свет выхватывал лишь кусок пространства: два обшарпанных кресла, облезлый столик и фигуру, замершую в тени.
Старик. Сгорбленный, седой, с лицом, изрезанным глубокими складками, будто его высекли из старой древесины. Он спал, уронив голову на грудь, руки спокойно лежали на подлокотниках, пальцы дрожали в лёгком ритме дыхания. Казалось, что смерть уже склонилась над ним, не решаясь забрать.
Жилин замер. Сделал шаг, потом второй, в ангаре больше никого не было. Тишина ощущалась весом, давящим на грудь. Внутри под курткой ладонь легла на кабуру. На шее висел свисток — тонкий, металлический, один короткий звук — и группа сработает.
Глубокая старость в Альтерре была редкостью. Пустоши, отсутствие бесплатной медицины, скудный рацион и пары пироцелия отнимали жизни задолго до седины. Те, кто доживал до шестидесяти, становились живыми легендами. Этот человек был старше.
Вячеслав подошёл ближе, слегка опасаясь разбудить сон. Лёгким движением коснулся плеча.
Глаза открылись, в них не было страха или удивления. Только бездонная усталость — вязкая, древнее смой пустоши. И… что-то ещё. Странное одобрение, как будто старик видел его ранее.
— Ты пришёл, — голос звучал слабо, едва слышно. — Хорошо. Значит, не всё потеряно.
Жилин сжал зубы. Сердце билось слишком громко, в комнате вдруг стало тесно от тайны.
— Где она? — резко спросил Вячеслав, и эхо прорезало густую тишину ангара. Пальцы всё ещё лежали на кобуре, дыхание было частым, выдавая напряжение, которое он уже не мог скрыть. Глаза впились в спокойное, морщинистое лицо незнакомца.
Старик мягко качнул головой, он давно ожидал этого вопроса, и слабо улыбнулся, почти по-отечески:
— Она дома, — ответ прозвучал просто, словно речь шла о ком-то родном, кто сейчас спит в кресле у окна. — Пошли своего человека проверить. Нам до неё нет дела, не бойся.
Эти слова не принесли облегчения, но внутри на секунду отпустило сжатое холодом напряжение. Мысли путались, вопросы множились, каждый следующий тонул под весом растерянности и бессилия. Он хотел надавить, выбить правду, сломать игру, но старик уже погрузился в молчание, спокойное и уверенное.
— Зачем всё это? — наконец спросил Жилин, тяжело выдыхая, пытаясь скрыть собственную злость и смятение. — Похищение, записки, встреча — весь этот спектакль для чего?
Старик с усилием выпрямился в кресле, и позвоночник сухо щёлкнул. В глазах не было хитрости или ни угрозы, лишь горькая и древняя усталость человека, прожившего слишком долго:
— Чтобы рассказать тебе о пути, — произнёс он негромко, и в голосе прозвучала нежность, странная и неподдельная. — Я храню это учение уже пятьдесят лет. Теперь пришли другие, сменили меня. Я больше не важен. Скоро уйду, сам чувствую — недолго осталось.
Он медленно провёл пальцами по облезлому подлокотнику, будто вспоминая кого-то, кто сидел здесь раньше: