Палата оказалась отсеком из бетона, с голой койкой, тусклой лампой и ведром в углу. Стены покрывали выцветшие надписи от тех, кто раньше лежал тут и надеялся выбраться. Деньги уходили не на простыни и комфорт, а на ампулы, капельницы и таблетки, на руки медиков, которые не болтали попусту, а действовали быстро и точно.
Пришлось раскошелиться на дорогущий снимок — старую, редкую технологию, сохранившуюся только благодаря усилиям учёных Вулканиса. Аппарат был капризным, с трещинами на корпусе и напрочь стертыми кнопками, но всё ещё работал. Прогонял тело через волны, что просвечивали плоть до самых костей, позволяя увидеть скрытое. Диагностическое вскрытие без ножа.
Им впервые за много дней повезло. Осмотр, замеры, пробные тесты и сам “снимок органов” не показали критического. Трещины, вывихи, скрытые кровотечения — всё обошло стороной. Только ожоги, шок, контузия. Всё то, с чем можно было бороться — если хватит времени, лекарств и упрямства.
Первые дни рядом безвылазно сидела Анесса. Руки двигались сами: умывала, убирала, стелила простыню, сгоняла мух с побитого лица. Гладкие пальцы поправляли подушку, подносили кружку с водой, стирали пот со лба. Иногда просто сидела рядом, касаясь ладонью его руки. Знала: будь Мрак в сознании, мог бы оттолкнуть помощь, грубо и резко. Сейчас глаза были закрыты, дыхание тяжёлое, и разрешения она не спрашивала.
На третий день Мрак начал садиться. Взгляд вернулся в реальность, голос обрёл привычную хрипотцу, и в движениях снова читалась знакомая жёсткость. Когда он наконец сам взял кружку, Анесса тихо отошла на второй план. Сначала на час, потом на день.
Её помощь была негромкой, почти незаметной, без слов и признаний. Но именно это молчаливое и постоянное присутствие помогло ему вернуться обратно, когда тело заново училось дышать.
Прошло ещё пару дней. В воздухе появилась тяжесть, невидимая и навязчивая, песком в сапогах. Долг, который было так легко взять, теперь давил сильнее ожогов и осколков. Кредиторы приходили к воротам, осматривали броневик, задумчиво цокали языками и оставляли “визитки” с предложением “выгодно продать”. Один даже бросил, вежливо и ехидно: ”Всё равно ведь на металлолом”.
Их подкармливал док, иногда банки консервов, редко безнадёжные запчасти на продажу. Помогали по старой памяти, и запас добрых намерений стремительно таял.
Когда Вектор впервые всмотрелся в итоговую сумму: лечение, ремонт, таблетки, проценты — не проронил ни слова. Просто отбросил гаечный ключ, обмотал шею платком и ушёл куда-то в глубину Шлюза.
Через два часа уже сидел на турели чужой тачки — не гильдийцев, не официальной колонны, а беспредельщиков, промышляющих быстрыми рейдами по ближнему кругу Вулканиса. Собрать лом, перехватить рейдеров, прикрыть колонну, сорвать что-то ещё по мелочи. Зной, гарь и деньги на руки в конце дня.
Первые выезды прошли в тумане. Он не чувствовал кресла, не видел дороги обратно. Только клубы пыли, чужие хриплые голоса в гарнитуре и грубый, облезлый спусковой крючок на рукоятке, которую ладонь сжимала до боли.
Анесса тем временем крутилась на рынке, как зверь в клетке. Лицо холодное, слова короткие, глаза с ледяным прищуром. Скупщики, лавочники, перекупы и бегунки знали её в лицо. День начинала на рассвете, заканчивала после закрытия рынка. Товар ходил, клиенты были, но каждая монета, что удавалось выбить из города, съедалась процентами в тот же миг. Сам долг висел неподвижной глыбой.
Всё время, пока шло восстановление, Мрак лежал без дела. Для него это было хуже любой пытки. Беспомощность, даже временная, выводила из себя. Когда слух начал возвращаться, голова перестала кружиться, а в мир снова проникли звуки — далёкие голоса, лязг инструментов, тихий смех механиков — он поднялся.
В рейды его не пускали ни Анесса, ни Вектор. Категорически и резко — без долгих объяснений, с одинаковой непреклонностью в голосе. Караванщик злился, огрызался, однажды даже кинул в стену первое, что попалось под руку. Но терпел, понимал: они правы, сейчас в бою он обуза, а не соратник.
Дни Мрак проводил в ремзоне. Крутил гайки в “своём” и соседних доках, менял фильтры, подтягивал тросы, перебирал клапаны. Работал зло, жёстко, словно вкручивал в металл собственную ярость. Запах масла, шипение сварки — всё это медленно возвращало его в жизнь.
Платили мало, но стабильно, хватало на таблетки и еду. Слух восстановился, только по вечерам всё чаще приходила боль. Мигрень накатывала внезапно, тупо и тяжело. Тогда он сидел в темноте, прижимал ладонь к вискам и терпел.