Паша
И снова боль, снова эти ненужные, мешающие сосредоточиться воспоминания, которые лезут в голову снова и снова, мешая работать. Но справиться с очередным, с одним из многих приступов – это уже простая обыденность, которая пройдёт. Пройдёт также, как и каждый раз до этого. Паша схватил длинные тёмно-зелёные листья и, собрав их в охапку, потянул наверх, слегка прокручивая. Батат нехотя поддался и вышел из земли. «Отлично, половина уже есть», - пронеслось в мыслях сборщика, - «ещё всего-то пять сотен и на сегодня всё». Свет неоновых ламп своей белой пеленой слепит глаза, и поэтому, смотреть наверх нет никакого желания, но тут голос Грушина, как раз-таки сверху, разнёсся над плантацией:
- Павел! Давай сюда, бросай ростки и руки вымой, жду на платформе через пять минут.
Чего ожидать от очередного внезапного приказа хозяина плантации, было неизвестно, поэтому радости его бодрый голос не вызвал. Остальные рабочие тоже поморщились, услышав сказанное – Дима покачал головой, явно показывая своё неодобрение, Жмых сплюнул и продолжил извлекать из земли бататы, недовольно бурча, а Коля так и вообще бросил перчатки и пошёл в комнату с вещами – там он обычно оставлял рюкзак, в котором всегда находилась парочка самокруток. Паша, молча наблюдая за демонстративным «фи» своих… если друзей, то тех людей, которые копаются с ним в грязи каждый день с утра до ночи, тоже направился в комнату, чтобы положить перчатки и помыть руки. Пройдя через поле, раскинувшееся в огромной бетонной теплице, он дошёл до небольшой металлической двери и, пригнувшись, протиснулся в щель, чтобы не открывать железяку ещё сильнее, иначе она снова издаст этот невыносимый скрежет, ведь петли её не смазывались уж бог знает сколько. В небольшой комнатушке, три на три метра от силы, на одном из старых деревянных ящиков для рабочей одежды и инструментов, сидел Коля, выпуская струйку дыма.
- Ну вот зараза, опять не получилось, - раздосадовано выдохнул он, - когда уже у меня получится делать эти колечки, как Жмых фигачит.
- Да брось ты, нашёл себе цель, - Паша подсел на соседний деревянный ящик, - зачем тебе это, этим ты Жеку не удивишь.
Коля, молодой худощавый парнишка с длинными чёрными патлами, свисающими до плеч, лишь хмыкнул, сделав ещё одну неглубокую затяжку. Новая попытка сотворить из дыма кольцо не увенчалась успехом, а самокрутка уже почти закончилась.
- Ладно, на, докуривай, Паш, - парень встал с ящика, направляясь к двери, - ты только нашему работодателю снова херни всякой не наговори, чтобы он нас потом не стал опять прессовать.
- Не нервничай, мне не впервой.
Так, перекинувшись парой фраз с Колей, Паша докурил бумажный свёрточек с сушёной травой, и тоже направился к выходу. Возле двери он ополоснул руки в умывальнике – подвешенной на стене оловянной кастрюле с просверленным дном и пробкой, которая открывается, если надавить снизу, и вышел назад, под белый свет неоновых ламп, ставший уже даже в какой-то степени родным за последние несколько лет. И снова вспышка, снова воспоминание о чём-то страшном, о том, когда ему было больно. Но он не помнит. Не может вспомнить о чём-то, что до сих пор кажется ему важным, не может даже заглянуть за ту белую пелену.
- Чего вкопался как батат? – хриплая насмешка Жмыха выдернула Пашу из раздумий.
- А, да ничего, иду к Грушину, - протянул Паша, уже направляясь к лестнице наверх.
Пройдя по обшарпанному коридору от балкончика над теплицей и юркнув вправо в один из проходов, ведущих к лифту, Паша потянул за рычаг, и металлическая клеть, громыхая, медленно поползла наверх. Там она остановилась и, по обыкновению, дверь заклинило так, что её пришлось открывать с помощью рычага – деревянной палки, лежащей в лифте как раз на такой случай. Справившись с дверью лифта, Паша преодолел буквально пару метров и открыл следующую, ржавую металлическую дверь, ведущую на улицу. Сухой ветер ударил в лицо, а глаза прищурились, чтобы не пропустить мелкую пыль, вздымаемую с земли этим самым ветром. Вокруг, как и всегда, нет ничего кроме истрескавшейся глинистой почвы с редкими сухими кустиками, и далёкого белого солнца, которое, несмотря на своё нахождение в зените, не греет от слова «совсем». Грушин стоит в десятке метров от входа в лифтовую шахту подземного агрокомплекса, а перед ним машина. Удивительно видеть её здесь – рейнджеры в этих местах не бывают почти никогда, и у Паши сразу возникло нехорошее предчувствие. Завидев его, Грушин – пузатый мужик с большой, наполовину седой неухоженной бородой и маленькими юркими глазами, помахал рукой, мол «иди сюда, да поскорее». Он так часто делал, когда хотел показать важность происходящего, но сейчас Грушин был заметно взволнован, можно сказать, что Паша впервые видит его таким нервным. Подойдя поближе, Павел окинул взглядом машину – это был высокий джип с открытым верхом и каркасной рамой, на не очень больших колёсах, но с тентом и мощным бампером. Ничего особенного для тех мест, где неподалёку находятся базы рейнджеров. Но здесь появление такой достопримечательности выглядит как минимум настораживающе. Хотя, ещё сильнее напрягли Пашу те, кто сидят в кабине: трое отъявленных головорезов – двое со шрамами, у всех банданы на лицах, а пушек – как будто собрались ехать убивать всех бандитов в округе. Опять же, если подумать, то и сами они на вид – чистой воды бандюги. Но это только на вид. На деле, рейнджеры – единственные, кто ещё хоть как-то пытается поддерживать порядок в Пустошах, и они – единственные, кому не наплевать на то, что здесь творится. Ну, по крайней мере, они так говорят и пытаются всех в этом убедить. И надо признать, периодически, у них получается доказывать это не словом, а делом. В общем, воевать эти ребята умеют отменно, и вроде как опасности для мирного населения не представляют, но всё-таки, стрёмно было находиться рядом с вооружёнными до зубов людьми.