- Пустынник! Говорит, что пришёл Пустынник…
- И того мужика изуродовал? – подхватил Бигон. – Чудак-человек, у нас бандиты на хвосте висят, Администрация вот-вот про резервуар пронюхает и своих головорезов пришлёт, а ты старушкиными сказками себя пугаешь. И без этого… дикарского монстра… есть кому нас на куски порвать. Ты же помнишь, кто умирает первый?
- Кто за водой, - угрюмо ответил Шлом. – И как это я заранее об этом не подумал?
Бигон прибавил шаг.
Ночь в пустыне
- Нельзя держать руки над костром…
Холодом потянуло по каменистым плитам, ветер лизал ноги.
Костёр метался суматошно, то подбрасывая пламя, так что красно-оранжевые языки взлетали едва не до макушки возившегося с огнём Эрна, а то, будто поддразнивая людей, стихал, прячась в угли пористых пирофоров, упрятывая в черноту огоньки.
Эрн, отчаявшись, отбросил раздобытый в инструментах гнутый шкворень, используемый им вместо кочерги, и руками, дуя на пальцы и вполголоса ругаясь, пытался разгрести кострище.
- Что?
Вполоборота лицо Эрна казалось чёрным.
- Нельзя держать руки над костром, - внушительно произнесла Ли. – Это больно. Огонь – это больно.
Эрн отступил от пламени.
- Права, конечно…
Подул на ладони. Потёр их одна о другую, сгоняя пыль.
- Здесь кислорода в воздухе совсем мало. Высокогорье, должно быть. А ещё станций синтеза мало.
- Совсем нет, - пробурчал из под обшитого брезентом одеяла разморенный жаром Дех.
С полудня он впал в депрессию. Потом и вовсе провалился в полусон. Так что Эрн уже часа три как перестал его бояться.
Если бы он знал, что стало причиной для подобной депрессии и заторможенности, о том, какие чудесные розовые пилюли видятся Деху в полудрёме и как быстро подобная подавленность может смениться истеричной ломкой, то, пожалуй, не стоял бы так расслабленно, спиной к спутнику.
Впрочем, пока тот казался на удивление тихим и безобидным.
- Ночь скоро, - заметил Эрн.
Как будто между прочим.
Ли на обратила на его слова никакого внимания. Сабы нечувствительны к намёкам.
Дех же сразу отреагировал, высунув голову из-под брезентового края.
- Или сдохли, или бросили нас, - предположил он.
Ему хотелось, чтобы этот бывший городской неженка Эрн возразил ему. Желательно, пожёстче. Обругал. Ещё лучше – оскорбил.
Оскорбления заводили его, придавали сил.
В уличных драках только оскорбления и унижения позволяли ему выжить. На поселковой окраине высохший от голода и маловодного пайка подросток уступал отчаянным парням-живорезам во всём: в силе, энергии броска, поначалу – и в реакции тоже.
Но превосходил в способности удержать в себе боль.
Сначала – боль от словесного нахлёста. Потом – от тычка и щёлчка. Потом – от удара. И касательного ножа.
И в способности, удержав боль, многократно усилить её, взвинтить и её и себя до крайней, последней степени ненависти ко всем окружающим и всему, что окружает; до слепой, белой, ревущеё и царапающей ненависти, которую только одна смерть, своя или чужая, может убаюкать, успокоить, усыпить.
Усилив боль, вернуть.
Так, чтобы досталось всем.
Он любил свою ненависть. Лелеял её, гладил и ласкал. Кормил и холил.
Она была его любовью, его подругой, его защитницей, спасительницей и опорой.
С ней он выжил. С ней наедине он был по-настоящему счастлив.
Она спасла его от смерти. Она подарила ему пружинную, стремительную реакцию. Она обучила его искусству смертоносного удара. Она не дала ему сгнить на самом дне, а подняла на одну ступеньку выше.
Выше (он знал) и сами боги (хоть космические, хоть земные) не смогут его поднять.
Потому он хотел разбудить в себе ненависть. Ненависть, которая покинула его в здешних тихих краях, оставив наедине с губительной дрёмой.
Но разбудить – не мог.
Должно быть, и ненависть устала.
Кровь выматывает, кровь сушит страшнее пустынного ветра.
Кроме того, здесь и в самом деле – дурной воздух.
Здесь нет станций, разбавляющих его синтезированный кислородом.
Воздух убивает. Медленным удушьем.
- Ты знаешь, отчего человеку больно? – спросил Эрн.
Ли покачала головой.
- У меня ограниченная программа…
Улыбнулась смущённо.
- Я дура?
«Ещё какая…» пробурчал Дех.
Никто не ответил ему.
- А откуда знаешь про руки и огонь? – продолжал Эрн, присаживаясь рядом с Ли.
Та прижалась к нему.
Если бы Эрн знал, кто такие котята и как доверчиво они иногда прижимаются к человеку, то непременно решил, что Ли сейчас очень похожа на такого котёнка.