Каллуму одиннадцать. Хороший возраст. Мне нравилось быть одиннадцатилетней. Моя семья не делала ничего особенного летом, но я до сих пор помню, каким волшебным было то лето. Даже берег казался Нарнией.
— Они размножаются, как олени, — продолжает Кэт. — Может, глобальное потепление разрушает экосистему, понимаешь? Все вышло из равновесия? Литваки, теперь Том Докс… Сердечный приступ? Серьезно? Надо что-то делать.
Все считают Кэт глупой, но однажды она сказала единственную умную вещь о моей матери: «В этом колодце больше нет воды, Рейчел» . Звучит глупо, но мне очень помогло. Я люблю Кэт — правда — но сейчас ей нужно заткнуться.
— Нам нужны, — перебивает Дженн, и мы обе смотрим на нее, — дефибрилляторы. Шеф Джим сказал, у Тома был бы шанс, если бы на причале стояли дефибрилляторы.
— Да, но… — начинает Кэт.
— Я организую рыбный ужин, — уверенно заявляет Дженн. — Для сбора средств. Вы двое с нами? Ты права, Кэт. Надо что-то делать.
Я так благодарна Дженн, что аж больно. Поворачиваюсь к ней, слегка отворачиваясь от Кэт.
— Может, вечером маргариту? — предлагаю я.
Дженн изучает мое лицо, но за солнцезащитными очками ничего не видит. Она чувствует, что что-то не так, но знает меня слишком хорошо, чтобы спрашивать. Через секунду она делает то, что сделал бы настоящий друг, и говорит:
— Конечно. Дети будут в восторге.
Нам так повезло с этими людьми. Мы так благословенны.
Я соврала Стивену. Не специально. Мне правда внезапно показалось, что нам нужно мороженое, и я пошла в магазин, но ноги сами свернули с дощатого настила, и вот я иду через калитку Дженн к ее дому.
Аллан увел детей на пляж учить их забрасывать сеть, так что я знаю: она одна. Слышу, как на кухне течет вода, и захожу без стука. У нас так принято. Она в купальнике, моет салат.
— Дженн, — говорю я.
Она вздрагивает, но, увидев меня, выключает воду.
— Как только Аллан вернется, мы собираемся и идем к вам, — говорит она. Потом приглядывается. — Что случилось?
— Каллум видел одного, — говорю я. — Он видел Пустыша. Помоги нам.
Я не знаю, чего хочу от нее, но мне нужно, чтобы она что-то сделала. Когда у меня нашли опухоль, я пришла к ней точно так же, и она обняла меня на кухне, сказала, что все будет хорошо, и оказалась права. После каждого визита к врачу Стивен приводил меня домой, а когда ему нужно было на работу, Дженн оставалась со мной столько, сколько нужно. Она сделала для меня все, и оказалась права — все было хорошо.
Когда Каллуму было три, и он засунул две батарейки D себе в задницу и орал так, что я думала, он умрет, Дженн отвезла нас в больницу и сохраняла спокойствие, пока я паниковала. И тогда все тоже было хорошо. Дженн всегда знает, что делать. Мне нужно, чтобы она сделала это хорошим. Здесь, на ее кухне, в последний раз , мне нужно, чтобы Дженн все исправила.
— Каллум ничего не видел, — говорит она. — Ему показалось.
— Он видел, — настаиваю я. — Я была там. Они шли за ним до дома. Они стояли у нашего дома прошлой ночью.
— Это неправда, — Дженн качает головой. — Ты расстроена. Я понимаю, мы все расстроены из-за Тома Докса. Я не обесцениваю твои чувства, но… Боже, Каллум видел, как он умер. Он, наверное, в ужасе. Но ничего не случится.
— Он видел Пустыша, — говорю я. — Ты прекрасно знаешь, что будет.
— Нет, — говорит Дженн. — Был один ужасный вечер, но это было двадцать лет назад. Все, что было до этого, — просто истории. Нас даже не было здесь. А ты знаешь, какие люди — всегда все преувеличивают.
— Шестнадцать лет назад, — поправляю я. — И это не просто истории. Мы с Каллумом видели, что случилось с Томом Доксом. А в прошлом году был Джон Литвак.
— Мы знаем об этом только со слов Шерри, — говорит Дженн. — У нее могло быть сто причин солгать.
— Нам нужно уехать, — говорю я. — Всем. Собрать вещи и уйти на последний паром. Наймем кого-нибудь, чтобы закрыл дома. Выставим на продажу. Но мы не можем оставаться. Здесь что-то не так.
— Здесь все в порядке, — говорит Дженн. — Да, давно здесь случались плохие вещи, но только с теми, кто сам их провоцировал. С нами ничего не случится.
— А Космо что, сам напросился? — спрашиваю я, потому что уже не могу остановиться. — Его вообще убил олень? Если мы раскопаем его могилу, там будет собака?
Я кричу. Кажется, будто чья-то рука душит меня, и я кричу, чтобы слова прорвались сквозь нее. Я кричу, потому что уже поздно. Мы заключили сделку много лет назад, и срок отказа прошел. Вся наша жизнь построена на этой сделке. На этих семьях. Дни рождения, смерти, лета, все. А теперь уже поздно.