– Эйден. Вас зовут Эйден, – снова побледнела хозяйка цирка.
– Память не подвела вас, мадам, – он подошел ближе и скрестил руки на груди.
– Вы явились, чтобы убить меня?
– Было такое желание, – честно ответил Эйден. Мадам Анже скривила рот в странном подобии улыбки и кивнула.
– Справедливо. Но вы сами были циркачом и вам известен мой девиз.
– «В цирке нет места слабым». Удивительное сходство с лабранским. Подозреваю, что в вашей жизни уже были Белые маски.
– Были, – коротко ответила она, теребя в руках свои янтарные четки, с которыми никогда не расставалась. – Вы сказали, что у вас было желание убить меня. Значит, вы меня не убьете?
– Этой ночью Владыка заберет минимум одного, – жестко перебил мадам Анже Эйден. Она вздрогнула и опустила глаза. Сейчас перед ним сидела не властная хозяйка цирка, а напуганная старая женщина. – Что касается вас… У судьбы на вас другие планы, о чем мне поведала дочь Шарама, которую предали, как и меня, близкие ей люди. Вы не захотели обагрить свои руки моей кровью и поручили это Буту. Ваши слова послужили началом того, что вы в итоге видите перед собой. Вы встретите рассвет, мадам. Но жертвенную плоть Владыка все же получит.
Мадам Анже снова побледнела, когда Эйден вытащил из ножен стилет и подошел к ней вплотную.
Когда он ушел, Катарина де Анже, дочь опального герцога из дома Анже, задрожала и скривила губы. Одинокая слезинка застыла в уголке правого глаза, а потом медленно стекла по белой, как мел, щеке, смешиваясь с кровью. Женщина осторожно прикоснулась к месту, где когда-то было ухо и залпом осушила бокал с вином. Но вино не принесло облегчения. Только холод, изгнать который не могли даже тлеющие угли жаровни.
Эрик сразу узнал Эйдена, когда вошел в конюшню, ведя под уздцы ослика. Он криво усмехнулся, поправил повязку, закрывавшую нос, и, привязав ослика, повернулся в сторону молчащего гостя. Пусть между ними было не меньше десяти шагов, Эрик понимал, что стоит сделать шаг в сторону выхода, как сердце пронзит острый клинок.
– Ты хорошенько подрос со времени нашей последней встречи, малец, – произнес он, присаживаясь на бревно и доставая из кармана любимую просмоленную трубку.
– Время меняет лица, но ты узнал, – тихо ответил Эйден. Эрик кивнул и выпустил в воздух струйку густого дыма.
– У меня хорошая память на лица, малец. Я помню всех, кого привозил в лагерь.
– Мэлли тоже помнишь?
– Помню. Остроносая, худенькая. Улыбалась, пока мы ехали. Жаль, что на неё упал взгляд Волосатого.
– Жалеть нужно живых. Мертвым плевать на жалость.
– И то верно, – вздохнул он. Эрик постарел, погрузнел и сильнее раздался вширь. В коротких волосах поблескивала седина, но взгляд был все так же настороженно прищурен. – Зачем ты навестил меня, малец? Уж явно не для того, чтобы просто повидаться?
– Где шатер Волосатого? – спросил Эйден и Эрик вздрогнул, услышав вопрос.
– Рядом с шатром Калле, как и всегда, – вздохнул он. – Говорил дураку, что его жестокость до добра не доведет, да толку от этого.
– А Бут?
– Рабами заведует. Гэймилл давно уже к Шараму своему отправился, а Бут умом тронулся, когда начал рассказывать остальным про «Черную чайку» и голос Тоса, звавший его на пристань. Кто знал, что он правду говорит? Теперь за детишками следит, да ветры жопой пускает… – Эрик тяжело вздохнул, когда Эйден приблизился и вытащил из ножен стилет. – Стало быть вот оно.
– Ты встретишь рассвет, Эрик, – ответил Эйден, задумчиво рассматривая стилет. Надпись на лабратэнга тускло сияла во тьме конюшни, отбрасывая жутковатые тени на лицо убийцы.
– Знаю, малец. Мой конец еще не скоро, и он мне известен, – улыбнулся старик. Он чуть подумал и протянул Эйдену руку, растопырив пальцы. – Но плоть твой Тос должен получить, да?
– Да, – коротко кивнул Эйден и взмахнул стилетом. Эрик сжал зубы и с трудом проглотил стон. Затем наклонился и поднял с грязной соломы, устилавшей землю в конюшне отсеченный мизинец, который протянул Эйдену. Тот убрал палец в бархатный мешочек и повернулся к Эрику. – Лишь твоя грубая доброта и отсутствие воли сохранили тебе жизнь. Ты прав, Эрик. Твой конец будет другим. Прощай.
– Прощай, малец, – тихо ответил старый циркач, прижимая к груди кровоточащую руку. Он задумчиво посмотрел в темноту, в которой растворился убийца и, мотнув головой, отправился к ослику. Руки старика дрожали, а лоб покрывала холодная испарина. Однако он сумел найти силы улыбнуться и погладить испуганного ослика, почуявшего кровь. – Тише, тише. Нам с тобой повезло, дружок. А вот другим… Время покажет.
Бут, как и говорил Эрик, нашелся рядом с шатром рабов. Ему, как и Гэймиллу, выделили крохотный одиночный шатер, расположенный неподалеку от стены колючих кустов, но как только Эйден увидел Бута, злость, горевшая в сердце, исчезла. Перед ним, у небольшого костерка, сидел усталый, измученный мужчина, почти старик. Некогда черные волосы побелели, как снег, руки подрагивают, помешивая пригоревшую кашу в погнутом котелке, а глаза подслеповато щурятся. От могучего здоровяка, вселявшего в рабов страх, осталась одна лишь бледная тень – высохшая и бесцветная.