– Золотое. С изумрудом, – робко улыбнулась женщина. – Я помню тот день, когда он посватался к госпоже. Помню, как играл на солнце камень. Госпожа Бронна забрала это кольцо и многое, что было в доме.
– Где она сейчас? – коротко спросил Эйден.
– В Ларахе, господин. Где ж еще? Дом её там, дело. Только мы вот с госпожой тут остались, – всхлипнула Кати. В её глазах блеснули слезы, когда она посмотрела на Эламу. – Вижу, что недолго ей осталось. Да и как бросить госпожу-то?
– Я благодарен тебе, Кати, – тихо ответил Эйден. Голос его звучал глухо и отстраненно. Он тоже посмотрел на мать и поджал губы. – Утром ты уедешь.
– Нет, господин, – улыбнулась Кати. – Вы знаете. Мое место рядом с ней. В жизни. И в смерти тоже.
– Это твой выбор, – кивнул он, когда Кати гордо задрала голову и с вызовом посмотрела на него. – Пусть мне и горько, я не осуждаю его.
– Благодарю, господин Эйден, – с достоинством ответила Кати. – У меня будет только одна просьба.
– Говори…
Когда Кати замолчала, он задумчиво потер рукой подбородок и, поднявшись с пола, вытащил из ножен стилет. Лабранская сталь привычно обожгла руку холодком, но не сильным и еле заметным. Рамина, почувствовав его боль, поднялась со стула, но Эйден рявкнул, велев ей сесть.
– Так нельзя, господин, – сделала еще одну попытку гастанка.
– Ты не видишь её боль. Но чувствуешь, – ответил ей Эйден. Вот только смотрел он не на Рамину, а на мать.
– Да, господин, – согласилась Рамина.
– Значит, заткнись и не мешай. Моя мать всегда была гордой женщиной. Истинной дочерью Кагры, откуда её увез отец. И она не хотела бы такого бесславного и беспомощного конца, – жестко произнес он, смотря в почти угасшие глаза матери. И в них Эйден увидел не просьбу, а приказ, отдать который могла только мать, и противиться которому не мог даже он.
Вздохнув, Эйден успокоил стучащее сердце и резко вонзил клинок в грудь матери. Лезвие прошило сморщенную кожу и увядшие мышцы легко и без сопротивления. Удар милосердия был исполнен безупречно, как и всегда. В глазах старушки снова блеснули слезы и… счастье. Она обмякла и Эйден бережно придержал её, после чего осторожно опустил на пол. Дождавшись, когда блеск в глазах матери погаснет, он подошел к Кати, которая тихонько плакала, и без лишних предупреждений нанес еще один удар милосердия. Верная служанка скривила бледные губы и с лаской посмотрела на ту, которой служила всю свою жизнь. Затем сделала несколько неловких шагов и опустилась на колени рядом с телом Эламы. Эйден слышал, как затихает её сердце, и, когда оно остановилось окончательно, убрал стилет в ножны.
– Слева от тебя кровать, – глухо произнес он, обращаясь к Рамине. – Спи. А мне нужно проводить их.
– Да, господин, – тихо ответила девушка. Она чувствовала его боль, слышала, как неровно бьется его сердце, но молчала, понимая, что слова сейчас не нужны.
Когда в небо взвились языки пламени от погребального костра, Эйден поднялся с колен и, развернувшись, отправился обратно в дом. Он молча вошел внутрь, стянул сапоги и снял костюм. Затем лег в холодную кровать, где раньше спала его мать, и задумчиво посмотрел на спящую Рамину. Он знал, что она притворяется, но не стал кричать и ругаться. Вместо этого он глубоко вздохнул и закрыл глаза. Сон пришел почти сразу же. Навалился большой и плотной черной массой, в которой не было места сновидениям. Только глубокая бездна, такая же мертвая, как его сердце.
Утром он разбудил Рамину и отправился готовить лошадей. Эйден не притронулся к еде и меланхолично смотрел за тем, как ест Рамина. Как только она поела, он отвел её к лошадям и помог усесться в седло. Девушка молчала и за это он был ей благодарен. Но прежде, чем покинуть обветшалое поместье, Эйден отвел своего коня и лошадь Рамины в сторону, затем вытащил из мешка бутылочку с голубой жидкостью и, размахнувшись, швырнул её в дом. Рамина вжала голову в плечи, услышав, как разбилось стекло, а потом вздрогнула, почувствовав запах гари, удушающий и вонючий.
Огонь быстро уничтожил и дом, и маленький огородик рядом с ним. Жадно пожрал покосившиеся курятники и остатки от конюшни. А потом утих и от него остались только рдеющие угли, медленно тлеющие в черных глазах Белой маски. Эйден вздохнул, ловко вскочил в седло и вывел коня на дорогу. Кобыла Рамины послушно затрусила следом и только тогда гастанка решилась нарушить тишину.