Побитая тварь мигом вскочила на ноги и заползла куда-то в угол, так что Катя слышала лишь приглушённый стук хитиновых пластинок. Ждать повторной атаки было глупо и опасно, что уж говорить о попытке самостоятельно поймать или убить неведомое науке создание, потому девушка пулей вылетела на лестничную площадку и вдавила кнопку звонка соседней двери. Спустя минуту послышался лязг замков, и на пороге показалась полная женщина лет пятидесяти пяти. Она смотрела на девушку с нескрываемым призрением и долей искреннего отвращения. Ей было прекрасно известно про все грязные делишки, творившиеся в квартире за тонкой стеной. Чёртовы бездельники, мракобесы, наркоманы, им не хватало жёсткой руки, что наставила бы их на путь труда и самодисциплины. Катя тоже не жаловала соседку, предпочитая игнорировать существование одинокой, толстой тётки, потерявшей работу. От неё вечно несло перегаром, но она ещё смела учить их, молодых, жизни, но в тот момент девушка была готова искать спасения даже у заплывшей алкоголички.
— Марья Станиславовна, — обратилась она к Светлане Михайловне, — прошу, пустите. У меня там какая-то херня…
Катя замолкла. Тучное лицо женщины покрывали грозди волдырей, наполненных зелёной, мутной жидкостью. На месте разорвавшихся наростов зияли чёрные язвы, из которых вытекали струйки тяжёлого пара, не взлетавшего к потолку, а обволакивавшего тело женщины в пелену тумана. От неё несло, но не алкоголем, не потом, а запахом гниения, разложения.
Катя завопила и побежала в сторону лестницы.
— Снова ужрались, черти, тьфу, — Светлана плюнула вслед девушке и захлопнула дверь.
Рискуя с каждым прыжком свернуть шею, обезумевшая девушка летела по ступеням вниз, не заметив голого человечка, ростом не выше колена. Он был тощим, словно узник концлагеря, и бледным, как слоновая кость. Прижав выпуклый лоб к двери, он тихо плакал и костлявым, разодранным в труху пальцем выводил кровью буквы, одну поверх другой: «М…А…М…А…М…А…».
Проскочив сквозь загаженный подъезд, Катя распахнула железную дверь и остолбенела. Напротив неё стояла бабушка божий одуванчик, одна из тех, что круглыми днями сидят во дворе и про всех всё знают.
— Катька, там этот твой… лежит.
— Ага, — пробормотала девушка, всматриваясь в белые, неподвижные глаза с синеватым налётом вдоль век.
— Вы шо, порухалися или снова дурь свою нюхали?
— Ага, — кожа старухи была серой и твёрдой, словно засохшая грязь. На месте её вен тянулись длинные ущелья глубоких трещин, из чьих глубин исходил голубоватый свет и с чьих краёв сыпалась сверкающая пыль.
— Не ходи туда, страшно на него смотреть. Но знай, его душа теперь с Господом Богом.
— К утру и ваша будет с ним.
Стеклянные глаза бабки выползли из орбит, а из открывшегося рта высыпалась ещё пригоршня песка. Катя сама была в шоке от своих слов и помчалась прочь от опешившей старушки, прочь от дома, прочь от хладеющего трупа, прочь от приближавшихся звуков милицейской сирены. Девушка не могла понять, откуда зловещее пророчество появилось в её голове, но она точно понимала, что мир не пришёл в норму.
Пробежав с половину квартала, девушка остановилась, чтобы перевести дух и придумать, что же делать дальше. Положение было катастрофическим. Наряд милиции уже прибыл на место происшествия и вероятно сотрудники органов в эту самую минуту поднимались в квартиру. Там они найдут наркотики в куртке Пети и решат для лучшей статистики повесить всё на единственного выжившего участника вечеринки. К тому же, они наверняка поймут, что девушке до сих пор мерещилось всякое, и сдадут её на время в дурку, чего ей вовсе не хотелось. Стоило перекантоваться у кого-нибудь до утра; у того, кто протянет руку помощи и не станет задавать лишних вопросов. катя знала лишь одного такого человека во всём городе— давняя подруга Аня, проживавшая в студенческом общежитии на другом конце М***.