ты жив.
Санаш только сейчас вспомнил, как он отправился на охоту, как вдруг нарвался на медведя-шатуна и тот бросился на него, как верное до сих пор ружье не выстрелило и тяжелая, вонючая туша навалилась, оскаленная пасть с огромными зубами нависла над лицом. Ему чудом удалось достать нож и воткнуть в медведя. Больше он ничего не помнил отчетливо. Потом казалось, что его ворочает человекомедведь, потом он плавал в медовой реке.
— Старайся не двигаться, — добавил молодой, — тебя сильно порвал медведь, но ты оказался сильнее и победил. Хотя твоя душа уже была в реке и плыла к Ульгеню, но, покамлав, мы вытащили тебя. Тебе ещё рано умирать. Теперь ты заново родился и стал другим человеком.
— Как другим? — не поверил Санаш.
— Ты в схватке победил медведя, и теперь его Дух стал частью тебя — ты теперь не просто человек, а человек-медведь.
Санаш закрыл глаза, все было слишком странным, он, конечно, слышал рассказы стариков и о реке времени, и о Духах, но не очень верил. Теперь было совсем другое время, а он считал себя современным человеком, учился в городе, должен был стать ветеринаром, а теперь выходит, что он человек-медведь. И тут он понял, что видел самого себя недавно. И вдруг все встало на свои места и ничто уже не казалось странным, да, так и есть.
Дни проходили за днями, охотник выздоравливал и набирался сил. Ему нравились эти двое: старик с молодыми глазами, в любую минуту готовый превратиться из сурового шамана в смешного дедушку, когда его лицо от смеха собиралось в морщинки и превращалось в печеное яблоко, и молодой шаман с глазами опытного старика, который молча мог решить любую твою проблему. От него веяло теплой силой.
Они часто разговаривали между собой и с ним. Многое он не понимал, но узнал массу нового для себя. Хотя все новое, что он узнавал, знал еще его дед. В чадыре были вещи совершенно разные: ружья и лыжи, радиоприемник и бубен (правда, его нельзя было брать), разные деревянные куколки, оказавшиеся Духами-покровителями, но самым притягательным оказался хомуз. Это был народный инструмент с двумя струнами. И Санаш стал брать его, прижимать к голове, осторожно гладить. Ему очень нравилось сидеть с закрытыми глазами около огня и гладить деревянный хомуз. Тогда он чувствовал в нем ту далекую память своего народа и того человека, который его делал, и всех тех, кто на нем играл, и даже тех, кто к нему просто прикасался. А еще была в нем какая-то Сила. Он почувствовал ее даже еще раньше, чем Рулон сказал, что это вещь Силы.
Санаш знал, как на нём играть, он чувствовал это, и постепенно стал тренькать на двух струнах то, что хотела спеть душа о ветре, завывающем на вершинах, о камнях, падающих с обрыва, о рычании медведя и испуганном лае собак, о весёлом смехе девушки и потрескивании огня в очаге... Постепенно стала складываться мелодия, а потом и слова: иногда он их придумывал, но чаще слова выплывали из памяти, такой далёкой и тёмной, что было немного боязно.
Как-то раз его пение услышал Алтай Кам.
— Да ты же сказитель, — он заулыбался, — добрая весть. Давно Алтай не рождал сказителей.
Санаш растерялся; конечно, он знал о сказителях, но никогда сам и не мыслил об этом, ничего общего с музыкой не имел да и стихи не слагал, а тут такое.
— Радуйся, Санаш, радость принесешь ты в свою деревню, но и печалься, теперь ты тоже одной ногой у Духов.
— Ну что ж, у Духов, так у Духов, — рассмеялся Санаш.
— Так ты уже не только ходишь, но и смеешься?! Значит, здоров.
Однако и правда, охотник чувствовал себя не просто хорошо, но даже лучше, чем до встречи с тем медведем. И неизвестно, что помогло больше: или то, что Дух медведя вселился, или то, что шаманы вылечили. Все существо Санаша переполняла благодарность.
— Я так признателен вам, теперь я ваш должник, и жизнь моя принадле-
жит вам.
Старик громко расхохотался.
— Да на кой мне твоя жизнь! Ее даже поменять не на что.
Рулон тоже улыбнулся.
— Ну думайте, как хотите, а теперь, Рыбья Кость, ты — мой брат и должен приехать ко мне, а то какой же я сказитель, если не отвечу гостеприимством на гостеприимство. Небось, и Духи ваши обидятся и утащат меня обратно к Эрлику.
— Эй, ты про Эрлика не шути так громко, — грозно сказал молодой шаман, да так, что Санашу и в самом деле стало страшно, но он вовремя увидел, как смеется Алтай Кам, отвернувшись от них.
Наступило время сборов, Санашу дали новые лыжи, так как старые поломал медведь, дали с собой толкан, чай, вареное мясо и отправили домой.
— Ну, я вас жду, — коротко попрощался Санаш.
Шаманы переглянулись, и вдруг Алтай Кам согласно кивнул.
— А ведь приедем, давненько я людей не видывал, может, у них и хвосты выросли, — все поняли, что это шутка, но голос старика был серьезным.
Санаш последний раз посмотрел на чадыр, где родился во второй раз, и отправился в дорогу.
В гостях
Горы расступились и открыли путникам широкую долину, соединяющую в себе пять речушек, которые сплетались в полноводный горный поток, убегающий в противоположный конец долины. В этом месте и находилась деревня Каракол — родина охотника, а теперь сказителя Санаша, и конечный пункт пути Рулона и Алтай Кама. Путники стали быстрее спускаться в долину. И Рулон перестал замечать тяжесть рюкзака за плечами. «И зачем только нужно было тащить шкуру марала в деревню», — недоумевал ученик.
...Рулон стоял плечом к плечу с Санашем перед старейшинами рода. Глаза охотника горели, он сдерживал улыбку, а костяшки пальцев аж побелели, так сильно он стискивал старый хомуз.
— Значит, Санаш, этот человек спас твою жизнь? — с трудом скрывая волнение, спрашивал старый чабан Хариус. — Вернул детям отца, жене — мужа, а нам — знатного охотника, да еще и сказителя.
— Да, отец, — одним выдохом произнес Санаш.
— однако он тебе брат теперь, — громко и уверенно закончил Хариус, и понизив голос, ласково обратился к Рулону:
— Подойди ко мне, сынок, возьми эту Силу нашего рода, — старик протянул Рулону маленький кожаный мешочек. — Здесь нити от матерей наших. Храни его. Ты теперь тоже один из нас, и Сила всего рода будет служить тебе.
Рулон развязал кожаный шнурок и высыпал на ладонь тонкие кусочки каких-то хрупких темных нитей.
— Это пуповины всех в нашем роду, — прошептал Санаш. Глаза его, не мигая, смотрели на ладонь брата.
— Этот день станет моим вторым днем рождения, — громко произнес Рулон, но голос его дрогнул, и он закончил тихо: — Спасибо вам!
***
Жизнь Рулона стремительно стала наполняться новыми людьми. Родственники Санаша постоянно заглядывали к нему в дом, где и остановился Рулон, чтобы посмотреть на нового родича и поздравить обоих. Забегали и просто соседи, представители других родов. Приезжали даже из других деревень, как правило, тоже новые родичи.
Санаш почти не расставался с подарком Алтай Кама; он все реже ходил на охоту, но в деревне все чаще раздавалась музыка хомуза. Родичи, кто неодобрительно, кто растерянно, а кто и с радостью, переводили взгляд с инструмента на горящие решимостью глаза Санаша, но помалкивали. Шаману лучше знать, какой подарок делать возродившемуся охотнику.
А Рулон проводил время в беседах со старым шаманом и, на удивление, много спал. Глаза начинали слипаться уже через несколько часов после сна. Алтай Каму это явно нравилось, на просьбы Рулона избавить его от этой напасти старый шаман лишь смеялся и твердил, что, однако, Духи торопят, надо слушать, смотреть и запоминать сны.
Однажды Рулон и Алтай Кам собирали вдоль одного ручья уснею для галлюциногенной курительной смеси. Продирающийся сквозь заросли жимолости и аканита, запыхавшийся, потеющий Рулон поглядывал в спину, казалось бы, прогуливающегося старика и удивлялся его выносливости. Вдруг он почувствовал, что этот момент уже был в прошлом, что эти мгновения переживаются не впервые. Удивление, испуг и восторг смешались с желанием предугадать дальнейший ход событий.