«Но как же тогда жить, постоянно видя все, как есть? - спросите вы. - Ведь это же болезненно и неприятно - постоянно видеть неприглядную правду жизни!»
Да, может быть, это и неприятно. Но здесь всего лишь мы испытываем душевный дискомфорт. Но! Это дает нам возможность избежать физических страданий. А они гораздо страшнее и подчас неотвратимее. Если мы боимся сунуть пальцы в розетку, то нас не ударит током. Если мы боимся перебегать перед близко идущим поездом, то нас не зада-а-а-вит. Если мы не идеализируем семейку, а видим все, как есть, то мы никогда в нее и не вляпаемся. И избежим всех ее «прелестей». Беда в том, что человек не хочет думать, не хочет «шевелить рогом». А если он начинает что-либо видеть реально, то ему это, видите ли, неприятно. И он предпочитает «сладкую ложь». Вот поэтому мы можем понять фразу, написанную на воротах дельфийского храма: «Большинство людей - дурные!».
Рыба расплылась в радужных мечтаньицах. Ей было приятно, что к ней проявляют докучливое внимание, но явно выразить свои чувства она боялась и не хотела. Настолько закомплексованной ее сделала мать.
- Ну, так что? Ты согласна мне помогать? - надоедал Холмогорцев.
- Да-да-да! Я согласна! Я очень согласна! - радостно выпалила Рыба и покраснела.
- Ну, вот и славно! Через час у нас электричка. Поедем ко мне в гости! - похотливо произнес он и засуетился, чтобы собрать свои вещи.
Холмогорцев пошел в дом, а вся остальная развеселая компания осталась прозябать и развлекаться в палисаднике. Неожиданно к Рыбе подвалил молокосос Херман.
- Слушай, а ты знаешь, я по деревьям очень хорошо лазаю. У меня здорово получается. Хочешь, покажу?
- У-гу! - согласилась Рыба.
- Смотри! - и тут Херман подбежал к толстенному старому тополю, росшему во дворе, и с ловкостью обезьяны стал карабкаться вверх по специально набитым ступенькам. Они были сделаны из обычных брусков, прибитых к стволу дерева, и шли вплоть до растущих веток. Когда ступеньки кончились, Херман не менее ловко ухватился за ветки дерева и полез по ним наверх, пока не добрался до самой вершины. Удобненько устроившись на развилке двух толстых веток, он весело крикнул:
- Рыб! Иди сюда! Здесь так клево все видно! Закачаешься!
- Да уж, вижу как ты там качаешься! - неожиданно раздался нервный голос Ольги.
- А чо?! А чо тут страшного-то?
- Да ничего! - распсиховалась дура. Теперь она уже ничего не боялась, а яростно нападала на своего приемного переростка.
- А чо я буду спускаться-то? Мне и здесь хорошо!
- Немедленно слазь, я кому говорю!
- Не буду! Не хочу! Если надо, сама ко мне залазь, а я не слезу!!!
Херман тоже стал психовать и беситься. И в знак протеста он вообще перестал реагировать на все выпады Ольги, замолчал и отвернулся.
- Ну, ты посмотри что он творит! Просто сумашедший какой-то! Неуправляемый идиот! Женя, ну может быть, ты на него повлияешь? Скажи свое мужское слово! - ныла дура.
- А что в этом такого страшного? - беспечно отвечал Евгений. - Ему там нравится. Ну и пусть он там сидит!
- Ну и ну! Что отец - что сын! Теперь я знаю, в кого он такой идиот! А если он упадет?!
- Да ничего с ним не случится! Что ты так переживаешь за него?! Здоровый балбес.
- Но ведь там высоко!
- Ну и что! Не расстраивайся, Оленька. Давай лучше, ты нам стихи почитаешь
- Да какие мне сейчас стихи! Мне за Хермана страшно! - причитала квочка.
- Ну, скажи ты ей! - обратился Евгений к Рыбе. - Это страшно или нет?
- Страшно? Да нет, ничего здесь страшного нет, - беспечно произнесла Рыба. - А можно я тоже так попробую?
И не дожидаясь ответа, она побежала к дереву, на котором восседал Херман, и стала карабкаться вверх по ступенькам.
- Куда ты? Стой! Куда ты, сумасшедшая! Остановись! - орала ей вдогонку Ольга. - Упадешь! Свалишься! Разобьешься!
Тут с вершины дерева раздался голос Хермана:
- Ты лучше бы над своей Дианкой квакала! Уже воспитала ее дурой и истеричкой. А других людей лучше не порть!
- А! Сукин сын, ты мне рот не затыкай. Выродок цыганский! Сиди и кукуй там у себя на ветке!
Херман недолго думая передразнил ее:
- Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!
- Ах ты, нечестивец! Ну, погоди, слезь только у меня, я тебе устрою!
- А зачем мне слазить, мне и так хорошо.
Херман замолчал, но через некоторое время он взял сухие веточки и стал кидаться ими в Ольгу и при этом кричать:
- Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!
Ольга совсем вышла из себя, позеленела от злобы и ринулась галопом прочь от палисадника.
- Уроды! Уроды! Один урод вырастил другого на мою голову! Идиоты проклятые - что отец, что сын!
Вдогонку ей слышался заразительный смех Жени, улюлюканье Рыбы и зловредное «ку-ку» в исполнении Хермана. Тут на сцене появилось еще одно действующее лицо. Не успела Ольга выбежать из калитки, как в нее завалился здоровенный детина лет тридцати. Рыжие волосы вились у него кучеряшками над здоровым лбом. Белесо-голубоватые глаза и добродушная улыбка выказывали в нем человека открытого и простоватого. Фигура его была спортивного вида. Грудь навыкат. Одет он был просто: стандартные брюки, сшитые на фабрике «Прощай молодость», футболка с выцветшими олимпийскими кольцами и спортивные чешки.
- А что тут происходит? - радушно произнес Борис.
- Да вот, кукушка у нас тут завелась на тополе, а Оленьке это, видите ли, не понравилось! - веселился Женя. Борис задрал голову и увидел Хермана, оседлавшего верхушку дерева и Рыбу, карабкающуюся по веткам.
- Ой, а это еще кто там? - испугался Борис.
- А, это Рыба! Недавно тут у нас появилась. Поет неплохо и на гитаре играет.
- А разве бывают Рыбы на деревьях? - сострил идиот. - Они, я читал, только в воде бывают.
- Ну, а у нас и на деревьях бывают, - парировал Евгений, - у нас все бывает.
- Ну и ну! А какая это Рыба?
Тут вдруг закричала сама Рыба:
- Я - Рыба бешеный Cов! Ха-ха-ха! Ху-ху-ху! У-гу-гу!
Борис ничего не успел сказать, как вдруг Рыба начала бешено орать и раскачиваться на ветках. Видимо, гормон шибанул ей в голову. Проявиться, как нормальная самка она не могла, потому что не умела, а энергию ей девать было некуда.
- Не качайся, идиотка, шибанешься ведь! - пытался утихомирить ее Евгений.
Но Рыбе все было поровну. Сейчас она была не лучше пьяной. А какая разница? Что алкоголь, что гормон, что наркота - однохуйственные вещи!
- Эй, ебанутая, пизданешься ведь! - подначивал ее Херман, сидящий на верхних ветках дерева.
- Нет, не пизданусь. Мне сейчас весело! - беззаботно отвечала Рыба, продолжая раскачиваться на дереве. - Тут невысоко!
- Ну и дура, блядь! - выругался Херман и начал спускаться вниз по веткам. Когда он оказался впритык к Рыбе, над ее тупой тыквой, он начал на нее наезжать:
- Эй, слышь, Рыбеха, мне уже вниз пора, а ты мне здесь дорогу перегородила!
- Ну, я посторонюсь, и ты слезешь, - беспечно отвечала идиотка.
- Слушай, но ведь здесь еще не проспект, а я еще не Тарзан, чтобы уметь ловко по веткам лазать. Я не Маугли, понимаешь ли. Так что ты, будь добра, спускайся вниз, а я за тобой слезу.
- Ну, мне тут нравится! Я не хочу отсюда слезать. Я тут буду ночевать!
- Рыбы на деревьях не живут, - еле сдерживая гнев, процедил Херман, - немедленно слазь. Мать твою так!
И не дожидаясь ответа, Херман стал лезть Рыбе прямо на голову, наступать ей на руки. И тут она точно чуть было не пизданулась. Но Хермана это ничуть не остановило. Он пер и пер танком на Рыбу. В нем взыграла цыганская кровь. Несчастная Рыба плохо соображала, как надо слазить с дерева. Она ведь никогда по деревьям не лазила. Но страх перед Хермановским напором быстро ее научил как куда и зачем надо слазить. И уже через три минуты она, запыхавшаяся, потная, красная как рак и побитая как собака, стояла на земле, пытаясь понять, что дальше делать. Тут вдруг появился Холмогорцев с уже собранными вещами.