Но скоро я отремонтировал аппарат и ноги и уехал с блерио в Пермь, на берег Камы, к Нижним Курьям.
Пермь впервые от сотворенья мира увидела аэроплан.
Собиралось много народу смотреть на диковину, иные просили разрешенья пощупать, потрогать, понюхать.
Обмелевшая Кама обнажила полотна песков, и я использовал этот прибрежный аэродром для дальнейшей тренировки: летал возле берега.
И обязательно старался пролететь мимо идущего парохода, – тогда все пассажиры бросались со страху в каюты, палуба пустела, а меня это очень забавляло.
Однако, пора было подумать о серьезных полетах на настоящем аэродроме, чтобы сдать экзамен на пилота-авиатора.
Я списался с Варшавой и, захватив блерио, уехал туда.
В Варшаве при аэродроме был большой авиационный завод «Авиата» и там же – группа известных авиаторов.
Это меня отлично устраивало.
Да и Варшава – великолепный город.
Здесь сразу все пошло по-серьезному, по-деловому, как требуется.
Авиационный завод Любомирского с большими ангарами внутри двора, а откроешь ворота – громадны; аэродром, Мокотовское поле.
Превосходные авиаторы: X. Н. Славоросов, Янковский, Кампо-Сципио, Сегно, Супневский, Лерхе.
Аппараты: Фарман, Блерио и новые – австрийской системы – монопланы «Таубе».
Среди авиаторов – Славоросов – самый замечательный (позже он приобрел за границей имя мирового летчика, был шеф-пилотом в Италии), самый талантливый рекордист.
Интересно, что этот Славоросов поступил сначала простым рабочим на «Авиату», а потом сразу выдвинулся под облака.
Славоросова я и избрал своим учителем-инструктором для подготовки к сдаче трудного экзамена на получение диплома пилота-авиатора.
Вследствие частых воздушных катастроф, теперь были выработаны новые, строгие международные правила для авиаторов и, значит, надо было действовать энергично, решительно.
Кроме меня, было еще семь начинающих: два офицера и пять поляков.
Здесь, на Мокотовском аэродроме, текла совсем особенная, своя воздушная жизнь.
Целые дни – среди аэропланов.
В глазах – взлетающие аппараты. В ушах – музыка моторов. В носу – запах бензина и отработанного масла. В карманах – изолировочные ленты,
В мечтах – будущие полеты.
О возможных катастрофах никто не думал, не говорил.
Впрочем, каждый думал, что это не его касается, а других.
Шутили:
– Если ты сегодня собираешься разбиться вдребезги – дай мне 50 рублей взаймы.
При заводской конторе была у нас авиаторская комната, где стояло пианино: в ожидании очередных полетов почти все играли и насвистывали самые легкомысленные мотивы модных оперетт.
Славоросов и я были особенными музыкантами циркового стиля: он прекрасно играл на одной струне, натянутой на – палку через сигарную коробку, а я – на гармошке, с которой не разлучался.
Вообще авиаторы на земле веселились, как школьники, но едва прикасались к аэроплану – наступало перерожденье: лица отражали сосредоточенную волю, короткие движенья – решительность, скупые, спокойные слова – хладнокровие, выдержку.
Первое время я тренировался на-своем блерио, но потом, по предложению и техническим указаниям Славоросова, перешел на австрийский моноплан «Таубе», с мотором Даймлера.
После большого пробного самостоятельного полета, после моего жидкого блерио, крупный моноплан «Таубе» показался солидным; ровным в устойчивости настолько, что с этих пор я стал летать – и очень удачно – на «Таубе».
Наконец, к нам прибыла экзаменационная комиссия, во главе со специально приехавшим из Петербурга известным теоретиком авиации Евг. Вейгелиным, представителем всероссийского аэроклуба. (Он жив-здоров и сейчас, и еще недавно много писал в «Красной газете» о ходе «красинской экспедиции»).
И вот настало «тяжелое» утро, когда взволновалось сердце мое: надо было показать себя настоящим, профессиональным мастером авиации.
Строгая, научная пунктуальность знатока-теоретика Вейгелина – известна.
Профессор-экзаменатор, под контролем и наблюденьем комиссии, должен был, сидя на извозчике с сигнальными флажками, давать мне с земли знаки выполнения требований международных правил.
Я поднялся на «Таубе» и, глядя с аэроплана на крошечную лошадь с экипажем, начал одну за другой проделывать восьмерки, все время продолжая следить за сигналами красных флажков.
Летал долго и думал: лишь бы не сдрейфил изношенный мотор.
Но мотор вынес, работал, как и я, исправно, честно и, наконец, вижу: сигнализируют дать высоту и планированье с выключенным мотором.
Я исполнил все по совести и хорошо спланировал – прямо к извозчику Вейгелина.