Дальше Бурлюк переходит к истории живописи девятнадцатого века, показывая на экране образцы, а затем – кубистические, футуристические работы последних дней.
Аудитория смотрит и слушает блестящего оратора с раскаленным вниманием до конца.
После докладов мы читали свои стихи под прибойный гул сплошных аплодисментов.
Многие записывали отдельные строки.
Наэлектризованный зал долго не отпускал нас с эстрады, требуя новых стихов.
Даже при выходе на улицу нас ожидала громадная толпа, которая пошла провожать нас по Мясницкой до дому.
Даже по дороге мы читали стихи и говорили всякие веселые вещи.
От нас веяло задорной молодостью и широкой товарищеской общительностью.
Без конца, как своих друзей, нас приглашали в гости: то в кружки, то в студенческие столовки, то на сходки, то просто на вечеринки.
И мы, разумеется, ходили со стихами.
Наши книги лежали на столах, бегали по рукам, стихи заучивались, горячо читались.
Жизнь бурлила, как кипяток в печке, и каждый новый день приносил новые достижения: мы энергично работали, ширились в размахе, углублялись в мастерстве, выпускали сборники, выступали с возрастающей частотой.
Словом – «шли на высоту», по-авиаторски.
Путешествие трех
Футуризм перекинулся радугой на сером небе расейского бытия.
Напрасно старались газеты – эти кладбищенские ведомости – назвать наше движенье, нашу революцию в искусстве, наше новаторство открывателей, просто– «сезонной модой» или «общественным сумасшествием», напрасно травили нас «воображающими себя гениями» или «калифами на час», которые вот-вот обанкротятся и «не выдержат марки», напрасно откровенно доносили полиции, что мы развращаем, революционизируем шальную молодежь, что мы «разжигаем страсти», устраивая публичные «скандалы».
Напрасно Яблоновский в «Русском Слове» писал о нас фельетоны под заглавием: «Берегите карманы».
Вся эта гнусная газетная пачкотня только прибавляла, укрепляла наших бесчисленных сторонников и, наконец, отовсюду, изо всех городов России мы стали получать телеграммы с приглашением выступить с. лекциями о футуризме.
Слава о нас, как говорится, «ушла далеко за пределы отечества».
После ряда густых выступлений в Москве и Петербурге, мы решили двинуться по городам России, куда нас призывали.
Первым посетили Харьков.
Газеты встретили:
Вчера на Сумской улице творилось нечто сверхъестественное: громадная толпа запрудила улицу. Что случилось? Пожар? Нет. Это среди гуляющей публики появились знаменитые вожди футуризма – Бурлюк, Каменский, Маяковский. Все трое в цилиндрах, из-под пальто видны желтые кофты, в петлицах воткнуты пучки редиски. Их далеко заметно: они на голову выше толпы и разгуливают важно, серьезно, несмотря на веселое настроение окружающих. Какая-то экспансивная девица поднесла футуристам букет красных роз и видимо хотела сказать речь, но, взглянув на полицейского надзирателя, ретировалась. Сегодня в зале Общественной библиотеки первое выступление футуристов. Билетов, говорят, уже нет, что и требовалось доказать. Харьковцы ждут очередного «скандала».
Но, разумеется, никакого «скандала» не было, если не считать шума, криков, обычной возбужденности молодежи, переполнившей концертный зал.
Выступление повторили.
И опять полно.
Наши номера в гостинице с утра осаждались группами харьковской, горячей молодежи.
Многие приносили наши книги, чтобы мы дали автографы.
Я почти всем подписывал «Сарынь на кичку», как просили.
Разинские стихи, как вселяющие дух бунта, нравились больше всего.
На афишах я печатался – «пилот-авиатор императорского всероссийского аэроклуба», – это делалось
для благополучия губернаторского разрешения афиши, ибо обычно полиция, взглянув на афишу, разрешения не давала, а посылала за визой к губернатору, к которому я ходил лично.
Показывал «его превосходительству» диплом авиатора, где было сказано, чтобы власти оказывали мне всяческое содействие.