«Звучаль веснеянки» – стихи и «Его – моя биография».
В эти дни по всей Москве я расклеил «декрет».
Густые кучи толпились у моего декрета и с удивлением читали неслыханные предложения мастерам искусства, что отныне
Я предлагал мастерам, засучив рукава, взяться за роспись всех пустых заборов, крыш, фасадов, стен, тротуаров.
Убежден был в том, что любой город и селенье каждое возможно превратить в изумительную картину красочного торжества, чтобы таким способом украсить, возвеселить улицы новой жизни и тем самым приблизить массы к достижениям художественного мастерства, которое до сих пор тихо хоронилось в музеях, как на кладбищах.
А все эта музеи и выставки очень утомительны от чрезмерного скопленья картин, и туда надо ходить специально в известные часы, будто во храм божий, а тут вышел на улицу, и шагай, и любуйся во все сочные глаза.
Впрочем, музеи и выставки – сами собой, а улицы, наряженные в роспись, оформленные художественно до учета строгой дисциплины, – совсем иное.
Сюда же, разумеется, должны относиться новшества архитектуры.
Мой декрет обращался к музыкантам:
Декрет призывал поэтов:
Книги со стихами читают избранные, слово поэтов доходит до массы в жалком количестве, и книгу надо найти, выбрать, заплатить деньги (в библиотеках по одному экземпляру), а тут – на особых улbчных щитах постоянно расклеиваются стихи поэтов.
И не в одних стихах суть, но и в коротких рассказах, в статьях, в цитатах отдельных произведений, в научных сведениях,
Я даже представлял, что на фронтах домов будут выделаны отдельные цитаты поэтов, как выкованные мысли.
О, непромокаемый энтузиаст, я вообще представлял очень многое в направлении моего декрета.
Мне даже пришлось быть свидетелем частичного осуществления предложений.
На другой же день, после обнародования моего декрета, я шел по Кузнецкому и на углу Неглинной увидел колоссальную толпу и скопление остановившихся трамваев.
Что такое? Оказалось: Давид Бурлюк, стоя на громадной пожарной, лестнице, приставленной к полукруглому углу дома, прибивал несколько своих картин.
Ему помогала сама толпа, высказывая поощрительные восторги.
Когда я, тронутый вниманьем, пробился к другу, стоявшему на лестнице с молотком, гвоздями, картинами и с «риском для жизни», и крикнул:
– Браво!
Бурлюк мне сердито ответил:
– Не мешайте работать!
Прибитие картин кончилось взрывом аплодисментов толпы по адресу художника.
Тут же к нам подошли люди и сообщили, что сейчас на Пречистенке кто-то вывесил на стенах громадные плакаты с нашими стихами.
Вскоре после этого «события» мы прибавили еще одно: выпустили «Газету футуристов» (редакторы – Бурлюк – Каменский – Маяковский), которую расклеили по всем заборам Москвы.
Дела множились.
Отныне наши выступления носили совершенно иной характер.
Обычно на рабочих и солдатских митингах, на которых выступали вожди пролетарской революции, мы по окончании читали стихи.
Рабочие слушали с раскаленной напряженностью, принимали жарко.
В эти боевые дни Маяковский развернулся во всю ширь поэта-трибуна.
Приходилось выступать со стихами по нескольку раз в день.
Делегации от учащейся молодежи появлялись чуть-свет на квартире и просили о выступлении.
С октябрьских дней я стал постоянным выступателем не только в Москве, но и всюду по городам и фабрикам.
Надо было только удивляться, какими способами меня разыскивали; находили всюду и сразу, хотя и редко бывал дома.
Незаметным образом я перестал принадлежать себе, а понесся в стремительном потоке общей массы, понесся с чистым и радужным, как утренняя роса, просветленным сердцем, к прекрасному будущему новой социалистической жизни.
О, я отлично знал (еще по 1905-му году), что в сегодняшнем праздничном потоке массы завтра могут и должны наступить суровые будни стройки социализма, что впереди много преодолений всяческих трудностей, нс вера энтузиаста «сильнее смерти» и с этой верой было чудесно жить и работать.