Мне очень нравилась моя роль таинственного шестнадцатилетнего журналиста.
На лето многие железнодорожники переселились на дачу – в деревню Васильевку, около Перми, и я переехал туда же.
Здесь, на даче, близко познакомился с известными тогда политическими деятелями: П. А. Матвеевым, Засулич, Каменевым, Бусыгиным, Федоровой – все они служили тоже на железной дороге.
Мы организовали одну семью-коммуну, устроили общую столовку, стали издавать рукописную газету, основали в Васильевке театр, в котором я стал играть большие роли, т. к. перед этим всю зиму ходил на драму в Перми и присмотрелся к этому искусству.
Здесь же в деревне, в семье Матвеевых-марксистов, происходили постоянные политические собранья, где меня и просветили по этой части.
Собравшиеся превосходно пели революционные песни и студенческие.
Все жили дружно, весело, энергично и все умели по детски радоваться на полянах, на берегу Чусовой, у костров, в лесу.
И надо сказать – все были довольно плохими служаками, а я так просто умирал с тоски на службе – вот до чего скучно было.
Только на часы и поглядывал: когда наконец можно будет бежать домой – ведь там ждут недочитанные книги, недописанные статьи, стихи, рассказы.
О, я упорно готовился быть писателем.
Да только чуял, что не хватает знаний, опыта, наблюдений и главное путешествий.
И мне повезло: дали месячный отпуск и дали бесплатный билет Пермь – Севастополь и обратно.
О, счастье!
Никуда до сих пор не выезжавший, я поехал, покатил, нет – полетел в Крым, из окна вагона жадно разглядывая пёструю панораму бесконечной России.
С первой станции повел дневник, насыщая страницы энтузиазмом путешественника.
И когда в Севастополе увидел море с нахимовской горы – даже не поверил, что это в самом деле бывает так.
И море, и пароходы, и пассажиры, и бухта, и весь кругом Севастополь свели меня с ума, и я целые дни бродил помешанным, затуманенным, взбудораженным, натыкаясь на людей и на фонарные столбы.
Мысль о возвращении на службу пахла каторгой, но я к сроку медленно влез в вагон.
Театр
Вернулся в Пермь переродившимся, обновленным, за малое познавшим многое.
Сослуживцы накинулись:
– Ну, как море? Севастополь?
Я прищелкивал языком:
– Очччень удивительно и даже невероятно – это вам не бухгалтерия с ассигновками, чорт бы их разодрал.
В это время меня с повышением перевели из Главной Бухгалтерии в Службу Движенья, но от этого продвиженья прибавилось работы и я окончательно затосковал, рискуя вывернуть челюсти от зевоты и уныния.
Всех спрашивал:
– Почему меня не гонят со службы – ведь это же безобразие?
Но меня, кажется, любили за веселый нрав и держали, кажется, ради веселья, ибо ничем иным и никому не был полезен на службе.
Одно благо: острил иной раз так удачно, что кругом только бороды тряслись от хохота.
Всем заявил:
– Ежели мне дадут еще одно повышение – я брошусь со слудской колокольни и прямо на голову начальнику дороги.
В эту студеную зиму я совершенно бешено увлекся драматическим театром В. И. Никулина.
Театр стоил этого: артистический состав труппы был необычайно высок, и вся Пермь неистовствовала от восхищенья.
Театр лишил меня спокойствия и сна.
Театр со всем многочисленным ансамблем влез в мою впечатлительную грудь и там давал сплошные сумбурные представленья.
Театр стал мной, а я – театром.
Не отдавая отчета в своих действиях, я однажды тайно явился за кулисы к режиссеру и предложил свои услуги бесплатно в качестве последнего актера.
Мудрый режиссер Рудин, заложив руки в брюки, ответил резонно:
– Ну что ж – раз бесплатно – пожалуйста!
– Мерси. Когда?
– Приходите к началу завтра. Для первого выхода вы сыграете роль извозчика.
– Роль выигрышная?
– Да. Невыигрышные роли играют только плохие актеры, ххе-хе.
– Постараюсь понравиться.
На завтра состоялся дебют.
Меня одели толстым извозчиком, загримировали, наклеили рыжую бороду, усы, брови и отослали кверху, на колосники, в мастерскую декоратора, пока не позовут на выход.
Я терпеливо ждал часа два-три, страшно вспотел, устал, и вдруг кругом стали тушить электричество – я бросился в темноте вниз, путаясь в длинном извозчичьем одеяньи.
Какой то встречный театральный рабочий меня испугался:
– Фу, чорт! Ты что тут делаешь?
Объяснились.
Оказалось: спектакль кончился, а про меня забыли.
Парикмахер по дороге, уходя домой, с остервененьем сорвал с меня усы-бороду так, что неделю из глаз сыпались искры, как ночью из паровозной трубы.