Вкус близящихся неотвратимых перемен.
Две тысячи лет назад имя Мирошина было синонимом бедствия. Тогда рухнул главный первородный Узел, Рваного Ритма, разбив ритм мира и выпустив наружу энергию, которая едва не поглотила остальные школы.
Ученики полегли тысячами, города обращались в пепел. И только воскрешение архимастеров всех школ позволило остановить беду.
С тех пор имя Мирошина стало символом того, о чём нельзя вспоминать, — кошмаром, надёжно запертым в самых глубоких архивах.
Астахов ещё помнил, как сжигались свитки, как ломались скрижали школы Рваного Ритма. Узел разорвали и похоронили глубоко в земле, назвав его сбойным, алтарь растащили по частям возникшие новые 12 школ, переустроившие миропорядок.
Астахов лично видел, как стёрли память тем, кто ещё мог помнить эту катастрофу. Как менялись их лица.
И теперь имя архимастера снова прозвучало… от живого человека.
Однако Астахов сам участвовал в той резне, на которую они решились, чтобы извести весь род Мирошина, когда это имя было ещё кличем бунта. Тогда Павел Алексеевич, которому накануне исполнилось две тысячи и двадцать три года, был совсем юнцом. Кандидатом, стремящимся зарекомендовать себя на роль шедшего по Пути. И уж он-то знал, что от памяти Константина не осталось и следа.
Нет, уродец в Подземелье не мог быть потомком Мирошина. Но всё же… в нём звучало нечто слишком знакомое.
Вот только Петр Алексеевич жил слишком долго, чтобы верить в россказни и чушь. Во что учитель верил, так это в вероломность мастеров других школ. Скорее всего, этого мужчину, кстати, отнюдь не молодого, просто подослала одна из двенадцати школ. Война за Узлы ведь никогда не прекращалась, она просто стала… тихой. Скрытной. И враги, похоже, хотели ударить туда, где никто не ждёт.
Приют. Слабый узел, заброшенный край. В услугах «убийц сбившихся» никто давно не нуждался…. Пропащим местом Приют давно считали все, даже свои. И каждый нет-нет, а пытался нанести удар, несмотря на формальную независимость Приюта от Школ.
Что если поэтому вероломный враг и подослал этого «Мирошина» к узлу?
Но нет.
Не в этот раз.
У них ничего не получится. Павел был не так прост, чтобы вестись на дешёвую провокацию. Астахов за тысячу лет затвердил простое правило: бережёного бережёт Длань. И теперь мастер закрыл приют и вошёл в зал. Он наблюдал. Ждал, когда своими глазами увидит, как узника в Подземелье, как спичку, переломит древняя дремлющая сила.
И всё же… незнакомец не умирал. Павел хорошо чувствовал, что этот странный гость до сих пор жив. Оттого в теле Астахова теперь дрожало то самое чувство — древнее, знакомое, вселяющее животный ужас…
Астахов навсегда запомнил, как трещал мир, когда рвался последний Узел. И теперь… теперь он снова слышал этот звук.
Это и заставило старца действовать.
Он хотел предупредить возможный диссонанс Узлов.
И вот учитель застыл в центре зала, не касаясь земли. Его ступни висели над камнем, Астахов парил в воздухе, будто подвешенный к незримым узлам баланса. От его лба тянулись тонкие нити чистой силы — к углам зала, к сердцевине алтаря, к каждому гнезду жизненной энергии. Это был старинный обряд настройки, унаследованный от архимастеров Первокруга Двенащцати. Тогда школы ещё дышали как единый организм, без надобности то и дело регулировать каналы энергии.
Посреди зала стоял древний алтарь резонанса, вытесанный из метеоритного пласта. Если говорить точнее — одна двенадцатая часть алтаря Школы Рваного Ритма, некогда поделенная между всеми двенадцатью Узлами.
Некогда он и был тем самым зерном, из которого родился прежний мир. Был источником той энергии, что возвеличила Мирошина. Его импульс звучал, как кашель лёгких, залитых кровью. Судорожный, рваный, беспорядочный. Нынче Узел давным-давно считался спящим — и абсолютно безопасным.
Астахов был уверен, что всё останется как есть. Узел не отзовётся. Камень продолжит молчать. А «Мирошин» умрет. Так было веками.
— Сдохни же, тварь, — прошипел учитель.
Но… Пришелец не умирал.
Затем и вовсе начали происходить совершенно странные вещи. Сначала от Камня Рваного Ритма прошел один-единственный слабый импульс. За ним — второй. Третий. Звук нарастал, камера Подземелья отзывалась. Узел Рваного Ритма, что беспробудно спал, вдруг снова заговорил.
Остальные узлы в этот миг трусливо затаились, вслушиваясь в невозможное.
Астахов, нахмурившись, склонился над алтарём. Чёрный камень сбившихся, он видел, покрылся сетью трещин, будто в него вонзились корни из другого мира. Корни эти пульсировали, словно что-то древнее вспомнило, что оно живо.