— Зачем? — я чуть вскинул бровь.
Он усмехнулся беззвучно.
— Чтобы ты сдох. А потом вместо тебя пришел новый. Новенькие тут, как щенки. Первые дни нос воротят, к еде не прикасаются, и нам больше достанется, — он оскалился и выдал здешнюю «мудрость». — Тут каждый кусок, как украденный вздох. Чем меньше нас, тем легче дышать.
Закончив, сбившийся демонстративно сплюнул куда-то за нары. Понятия не имею, на какой он эффект рассчитывал. Но, видно, найдя во мне слушателя, мужик продолжил:
— Тут у нас все сбились. Только не в кучу, а с Пути! Так что это не стая, а яма со змеями, — засмеялся мужик. — Холодно, тесно и каждый ждет, когда ты оступишься.
— А ты ждешь? — спросил я спокойно, с интересом.
Мужик усмехнулся, снова расплывшись в ядовитой улыбке.
— А я люблю наблюдать. Ты меня заинтересовал, понаблюдаю немного.
— Ясно, — кивнул я и поманил этого любопытного пальцем к себе. — Иди что скажу, не бойся, иди, кое-что тебе скажу…
Он чуть подался вперед, и я резко поднял руку, сжав пальцами его переносицу. Потянул на себя, как берут за хрящ при осмотре.
— Можешь подсыпать хоть соль, хоть яд, — сказал я негромко. — Но если я узнаю…
Я сделал паузу, малость провернув его переносицу по часовой стрелке. Почувствовал пальцами, как начинает хрустеть его хрящ, а тот только зубы сжал, орать не стал.
— Если узнаю, то отрежу руку. У тебя ведь их две? Будешь с одной.
Мужик не дернулся, отрывисто закивал. Я видел, как на его лбу заблестели бисеринки пота.
— П-понял, — зашипел он.
Я отпустил нос и отвернулся, потеряв всякий интерес к собеседнику. Полагаю, что меня услышали.
Когда я чуть привык к темноте, то заметил в углу совсем молодого паренька. Слишком опрятного для этого места. Он избегал прямого взгляда и смотрел не в глаза, а на свои руки. Медленно покачивался взад-вперед.
Я не знал, кто он, но знал, что такие не молчат вечно. Они выжидают момент, а потом вцепятся в глотку и перегрызут.
Беспокоить паренька я не стал, а осмотрел остальную часть отсека. Над входом висела старая книга с выцветшей обложкой. Она висела на прибитом гвозде, чуть покачиваясь, раскрыта, многие страницы из книги были явно уже вырваны.
Я поднялся, подошел, снял книгу с гвоздя и скользнул глазами по тексту. Язык русский, но только старый, когда еще писали с ятями в конце слов…
На страницах едва проступали слова устава школы. Что-то о достоинстве. О праве. Отсюда, из блока для сбившихся все это выглядело как насмешка… но книга показалась любопытной. Почитаю на досуге о здешнем мироустройстве.
Я чуть напрягся, когда услышал справа сухой скрежещущий звук. Поднял голову и увидел… красную точку объектива на потолке.
Хм… Ясно.
Значит, тут и камеры есть. А я уж было подумал, что попал в возвышенное средневековье. Но нет, в приюте просто замазали технику ритуалом. Видимо, традиции чтут…
Я задумался, прикусив губу и рассматривая объектив камеры. Неожиданно, но буду иметь в виду.
До своих нар добраться я так и не успел. Входная дверь в барак распахнулась, с грохотом ударившись о камень. Я не шелохнулся, а вот другие сбившиеся мигом подобрались и вскочили.
— Кажется, это к тебе, — прогундосил мой «сосед» сверху, спрыгивая на пол.
В проеме стояли четверо. Та самая троица, что вела меня из подземелья, но теперь без масок. А с ними — второй близнец Ивлев, смотрящий на меня с лицом, перекошенным от злости. На колено у него был наложен фиксатор.
— На рассвете будет перепись, — дребезжащим голосом сказал «одноногий». — Готовьтесь, сбившиеся!
Казарма словно вдохнула и… не выдохнула. Все замерли и начали переглядываться украдкой. Тот безымянный, что все время кашлял, сжал кулаки.
— Это из-за тебя… — процедил он у меня за спиной.
Я пока не знал, что такое «перепись», но видел, что новость соседям явно не понравилась. Мужики занервничали, начали опускать глаза, переминаться с ноги на ногу.
— Тебя опросят, — сказал Ивлев-старший, глядя мне прямо в глаза. — И зарегистрируют.
В глазах Михаила застыл знакомый мне блеск — такой бывает у собак, которых натаскали выполнять команды. Близнец зло сплюнул себе под ноги.
— Так мне радоваться или огорчаться? — я с издевкой вскинул бровь.
— Посмотрим, как ты запоёшь, когда Учитель проверит твой сбой, — крякнул второй братец.
Голос у него был тонкий, как натянутая струна. Будь их воля, и Рома с Мишей, не дожидаясь завтрашнего дня, прямо сейчас вкатали бы меня в пол. Но что-то их останавливало. Либо воля Астахова, резко обнаружившего пользу в моем пребывании в приюте. Либо страх самих близнецов, укоренившийся в их сердцах после моей победы над Демидовым.