Я сидел, болтая ложечкой в бокале, не зная, что можно ответить на монотонные вычитывания старушки. На помощь пришла Маринка. Она поставила на стол старую керосиновую лампу и положила коробок со спичками. Вечер и его густые, почти зимние сумерки, надвигались очень быстро и потому, чтобы больше не отвлекаться, она сразу приготовила всё необходимое. Усевшись напротив бабы Агаши и, оперевшись на стол локтями, девочка положила своё конопатое личико на растопыренные пальчики. Похожая на котёнка, у которого только что уши не ходили ходуном, откликаясь на все побочные шорохи, она старалась даже не моргать, с тем, чтобы не пропустить ни одного слова.
--Давай, бабуль, чего дальше-то было?
Хмыкнув, старушка покосилась на Трофима, но, не дождавшись никаких противоречий, стала продолжать.
--Это когда мы тебя, значитца, из Сафронушки выдернули, то он совсем потерянный остался. Не видя ничего, он в своём горе до исступления блуждал по лесу. А когда силы его покидали, то падал там, где стоял. Ох, и туго ему пришлось…
Когда он оставил меня после себя хранителем, я очень испугалась, так боялась, что не справлюсь, ровно дитя без мамки оставили. Вот тогда и не хуже тебя, полезла по задворкам его памяти. Уж очень хотелось разобраться: чего стоит бояться, к кому обратиться, когда совсем невмоготу станет. Тогда и наткнулась на его горе, да что там, сама-то едва-едва смогла выбраться из убитой горем души. Сколь он по лесу блуждал, да под кустами в беспамятстве валялся, не скажу, но видно сжалился над ним Господь – вывел на заветное место. На мою теперешнюю избушку. В то время хранитель у отца Иоанна выспрашивал позволения на покой, а смены не было. А тут на тебе, приходит и видит здоровенного мужика лежащего прямо у него в доме. Не только само место, но и Гашка его приняли за своего, голову на грудь положила, старалась помочь. Подошёл и ужаснулся – душа уходила без болезни и без ран. Могучий человек не желал жить сам. Лишь только с отцом Иоанном и смогли выходить. Видно на роду ему было положено хранителем стать, этим и вносить по каплям свою жизнь в общий поток благостных перемен. Посох хранителя почитай что сам в руки к нему подался, а Сафрон знай своё: умолял чтобы о его прошлой жизни никому не говорили, да его истинный возраст в тайне держали. Перенесённое горе его сильно состарило, на вид никто не смог даже подумать, что перед ним довольно молодой человек. На том и уговорились. В посёлок свободный монах (его так стали звать) редко приходил, разве что забрать следующего ученика, да сразу за работу. На зовы лучше него никто не откликался, да и учеников он умел обучить так, что все их дары за самый крайний срок в полной мере разворачивались сильно и ярко. А на мне спотыкнулся, потому вся учёба шиворот-навыворот и пошла, но может так и надо было. Спустя много лет я поняла, почему избушка так сразу прикипела к моему сердцу. Она, словно вода, впитала за малый срок службы его доброту и веру, даже свет охоронный на неё лился не только зелёный, а ещё и голубой.
Всё в руках Господа, но не забывай, и от человека тоже многое зависит. «Что он говорит, что в отцы мне годится, коли, даже на дедушку похож?» - думала я. Потом, когда узнала, что несколькими годками и различались, поняла, душа переболела, потому весь свет другим казаться стал, от этого он и состарил себя, не желая больше молодости, да радостей, которые только этому возрасту и свойственны. Война с разной нечистью его захватила. Он чутьём, да даром своим так овладел, что его завсегда насмешливые голубые глаза, аж сереть начинали, когда под любой личиной вражину распечатывал. А тренировался до последнего дня. А когда увидел, как я с Власом расправилась, так и решил на меня наследство оставить.
Сафрон любил людей, охранял их, но дружбы старался ни с кем не затевать. В поселении его сильно уважали и называли свободным монахом ещё потому, что величать по имени считали недостойным его дел.
Баба Маня и дед Анисим – единственные отголоски его прежней жизни, помогали после и мне, справится с его уходом. При первой встрече я ещё не понимала, почему они меня наследницей называли, а потом… -- Старушка замолчала, но, пристально поглядев мне в глаза, продолжила свой рассказ.