Агаша, послушно выполняя все требования, едва удерживала слёзы. Собака следовала за ними, будто понимая происходящее. Около небольшого родничка, перед группой кряжистых дубов Сафрон остановился. Не оглядываясь, он поклонился могучему и раскидистому дереву, который в ответ зашелестел раскидистыми ветвями.
--Пусти меня, ибо ты во мне, а я уже давно в тебе, срок на семь годков, а один годок Божьей милостью, без тебя смогу волей-вольною поделяться разумением в наущение, в наставление тем, кому за мной идти. Да не минется до скончания, как угодно Высшей милости.
На этих словах Сафрон повернулся к Агаше и поцеловал её, погладил верную Гашку и уже лёгким призраком шагнул в дерево. А уже через три месяца и три дня на нём показалась диковинная птица, которая в течение многих лет не отлетает от дуба ни на минуту. Кружась и крича, словно плача, она не отлетала от него, будто стражник, охраняя покой исполина.
Рука Агаши опустилась. Маринка при свете керосиновой лампы сидела со слезами на глазах.
--Это правда, я сама видела, птица до сих пор сидит на дереве.
--Ну и пусть себе сидит. Ты-то чего так расчувствовалась? – Постарался я сделать хоть и не совсем органичное, но всё же заключение.
--Волю ей вымолить нужно. – Тихо произнёс Трифон.
--Кому? – Недоумевая, спросила Анюта.
--Марьюшке. Ей горемычной. – Уже твёрже и громче повторил он.
--Это как? – Не понял я.
--Помочь ей простить саму себя нужно. Сами подумайте, если она под защитой хранителя, да на таком месте не сгорела, то знать Господь простил. – Завершила вывод Агаша.
--Так и поступим, а теперь может, почаёвничаем?! – Предложил Трофим.
Я, наскоро попив чай с пирогами, ушёл отдыхать, а вся компания ещё долго сидела в полном составе, думая о том, что теперь со мной будет, потому как спасать выходило мне уже не одного, а двоих.
Тёплый сон принял меня в свои объятия после лесной прогулки быстро, уютно предоставив наслаждаться картинами из той диковинной жизни, в которой я невольно сейчас пребывал.
Игнатова атака
Сон в явь в эту пору жизни уже не был диковиной, но всё одно, это каждый раз не могло спокойно уложиться в моей голове. Оказавшись на маленьком ветхом мосточке, через который соединялись два совершенно разные поселения, я невольно стал оглядываться, ожидая невероятных событий. Светлое, большое село с высокими свежесрубленными домами, окружавшими аккуратную церквушку, застенчиво возвышавшуюся над всеми строениями, пусть и во сне, но было приятно рассматривать. Ожидание новых, почти невероятные событий, возникало и роднилось с другим тоскливым чувством невозможности, быть действительным участником происходившего когда-то давным-давно. Очень хотелось проверить на этом времени свои довольно непритязательные возможности и от этого захватывало дух.
Другое, покосившееся и давно покинутое селение, находящееся через мост от первого, словно в противовес ему, стояло в тайном ожидании чей-то оплошности, подкарауливая удобный случай для проявления своего истинного предназначения, внушая при этом только угрюмые и тревожные мысли. Оно, с небольшими старыми и покосившимися домишками, было, словно в тёмной дымке. Маленькие оконца напоминали злые глазки уродцев, жадно наблюдавших за светлым и добрым из-за покосившихся, где-то совсем осыпавшихся изгородей. Оно было сравнимо с тёмной наплывающей тенью, которая не хотела отпустить и постоянно всплывала из глубины сознания, давая понять о том, что не всё прекрасно и радужно бывает и во сне, не говоря о жизни. Даже в любой сказке присутствует то, противоположное, которое необходимо победить для традиционного розового окончания любой истории.
При подобных раздумьях, я пропустил момент возникновения необычного старика на довольно широкой пыльной дороге посреди угрюмого селения. Небольшого роста седовласый старик в черной сатиновой рубахе с красными вставками по рукавам, стал цепко ощупывать меня своими маленькими острыми глазками. Его знакомое морщинистое лицо, словно изъеденное оспами, отталкивало и от этого становилось еще более неприятным на фоне мертвого селения. Растрепанные длинные седые волосы, словно нечесаная грива, клоками вздымалась и была как-то не естественна в отношении к тощей козлиной бородке.
--Чего? Не нравлюсь? – Проскрипел он простуженным старческим фальцетом.