Молодой человек выступил так чётко, что я смог со всей силой зацепиться за его образ и неожиданно оказался прямо у него в голове. Мир его глазами предстал передо мной наполненный не только иными красками, но и абсолютно непохожими на мои ощущения восприятия окружающего мира чувствами. Это оказалось таким чудесным и увлекательным, что я стал, как мне показалось, замедлять дыхание в нахлынувшем страхе пропустить что-либо иное, которое было настолько естественно и одновременно занятно, что не хотелось пропустить ни единой мысли или слова этого человека.
--Пришёл? А я уж думал, что ты не решишься. – Раздался голос где-то у меня за спиной. И уже не я, а Сафрон повернул голову на внезапно прерванные мысли.
--Это ещё почему? Не уж-то я произвожу впечатление легкомысленного человека, который не держит своего обещания? Меня очень увлекла твоя пылкая речь, и только поэтому я здесь. К тому же во славу Господа трудиться – это большая честь для меня. – Резко развернувшись, мы оказались лицом к лицу с говорившим.
Я увидел трое странных молодых людей, стоявших чуть поодаль. Одеты они были хоть и в тёмные, но довольно-таки щеголеватые одежды. Из-за чёрных сюртуков, у них виднелись такие же чёрные шёлковые рубахи. Блестящие и явно очень мягкие сапоги, говорили о слишком хорошем достатке для простых паломников по святым местам. В одном из троих я сразу узнал Фёдора.
--Ты только не суди о нас с плеча. Дай время не столько нам, сколько прежде себе. Ежели ищешь понятия нашего дела, то придётся много и долго походить, прежде чем клеймо вешать.
--Не суди, да не судим будешь. – Ответил почти, что я сам.
--Сейчас нам в дорогу пора. Путь предстоит неблизкий. Останешься ли ты при деле, ответ дашь, когда с нами от начала до конца его бок о бок вынесешь.
--Так тому и быть. – Понурив голову, двинулся мой хозяин.
--Может к Маше зайдём, ведь не известно, когда ещё свидеться придётся?
--Нет, не хочу ей, да и себе душу рвать. Раз решили, так чего медлить-то? Отсюда и отправимся.
Я или он, а может, мы вместе бросили прощальный взгляд на голубое большое озеро, на краю которого едва виднелись маленькие, словно игрушечные домики. Решительно подобрав мешок, мы все вместе тронулись в путь. Осенний лес был покрыт пестрой листвой, шуршащий под ногами, и мысли этого человека зазвучали для меня словно голос за кадром в ограниченном пространстве.
«Вот, моя милая Марьюшка, ухожу, но не от тебя, а скорее от себя пытаюсь убежать. Наверно никогда не смогут осуществиться наши желания и мечты. Обеты, данные Богу – надо исполнять. А нам видимо все это испытанием свалилось и не выдержать такого вместе. Если только по одному… Когда молил Господа о трудностях, да проверках, разве мог представить себе такое? А теперь вот бегу, куда-нибудь подальше уйти стараюсь, и желаю больше всего перестать тревожить и мучить тебя. Ну, а ты – обязательно должна быть счастлива. Тетушка, может, и не стала бы так рьяно устраивать твою судьбу, но дядюшка все одно, тебя в обиду не даст. За хорошего человека пойдешь, нарожаешь кучу ребятни и зимними вечерами станешь за молитвой поминать горемыку–странника. Все в руках Всевышнего. А может, с Божьей помощью, когда потом и свидимся. Только вот уж не такими молодыми и пылкими. Но в одном уверен, что чувства к тебе суждено пронести сквозь всю свою жизнь. Затем и ухожу, чтоб больше твоих ран не бередить, да и себя не искушать.»
Дикая, чужая душевная боль навалилась на меня с такой силой, что не знаю, как, но я едва сдержался, чтобы не застонать от неожиданной чужой тоски.
Красота обреченного осеннего леса уже не казалась пестрым торжеством и нарядным кокетством природы. Она предстала прекрасным прощальным взором уходящей любимой, перед непроглядной душевной тоской и съедающим морозным холодом обид на себя самого, да и от полного бессилия изменить что-либо. Ликование от своих проявившихся возможностей тоже бесследно улетучились.
--О чем задумался, Сафрон? Словно на казнь тебя ведем. Чего голову ниже плеч повесил? Еще не поздно, можешь вернуться. – Как-то наигранно, даже по залихватски произнес Федор.