Маринка отвела свой тоскливо-укоризненный взгляд с меня на окно и, скорчив обиженную физиономию, дала понять, что теперь я для неё просто пустое место. Мне стало даже приятно от такого поворота. Мешать мне было совершенно некому, а значит, я мог снова окунуться в прерванные, и ставшие такими реальными грёзы.
Сон поначалу никак не приходил, а с ним не приходили и видения, пока я не вспомнил слова Игната и легонько мысленно не позвал его на помощь.
Вырвавшаяся картинка, поплыла перед глазами, отсчитывая дни, месяцы, а может даже и годы, пока на моём запястье я вновь не ощутил цепкую старческую руку колдуна. Самого старика не было видно, но его присутствие ощущалось чётко и реально. Мы стояли в той же самой стене и наблюдали за людьми подобно бестелесным призракам.
Вечер. Небольшая семья сидела за столом. Хозяин, перекрестившись, взялся за ложку и принялся степенно работать ею, позволяя при этом сыну брать не менее аппетитные куски из большого чугуна, стоявшего посередине стола. Его жена, с посеревшим лицом, неохотно подносила ко рту ложку, которую и наполнять-то ей не хотелось. Полное молчание, видимо, за прожитое время не давило на обитателей этого дома. Поев, мужик полез на печь, а женщина и подросший сын расположились на широких лавках тут же в избе. Полная луна пробивалась сквозь прикрытые ставни и множеством холодных пучков желтоватого цвета, которые падали на хозяйку дома, вырывая её бледное напряжённое лицо. Выждав некоторое время, она тихо встала и, проходя мимо своего мужа, даже пригнулась, а потом на цыпочках двинулась к выходу. Тут же Игнат с силой увлёк меня за ней. Она, похожая на тень, прошла огородом к реке, а там, всё быстрее и быстрее прибавляя шаг, повернула прямо к тёмному и устрашающе тихому лесу. Тропинка, освящённая лунным светом, была совершенно пустой, как будто лес поглотил одинокую фигуру немного сгорбленной женщины.
Приблизившись к небольшой поляне, в довольно тёмном лесу, мы попали, на участок выпуклой поверхности, залитый холодным и мёртвым светом. Глухая, а оттого вяжущая тишина наводила неприятный нервный озноб. Прямо по центру, словно в диком припадке, билась одинокая женская фигура. Она то, подвывая то, вопя, что было сил не могла остановиться в этих своих корчах. Только вконец обессилив, и едва пошатываясь, встала сначала на четвереньки, а затем уже и на ноги, предоставив лунному свету окутать её с ног до головы. Из темени ночного леса неспешной походкой вышел человек, прикрытый капюшоном. По обеим сторонам от него так же бесшумно двигались две довольно высокие тени крепких людей.
--Неможется тебе Дунюшка? – Сладковато ехидно спросил первый.
--Чего тебе здесь спонадобилось? – Спросила женщина обессилившим хрипловатым голосом, даже не взглянув в сторону собеседника. Она медленно подошла к ближайшему дереву и, утонув в его тени, неспешно сползла к его корням.
--Проведать вот пришёл. Да спросить, коли так тяжко среди людишек, может, возжелаешь домой вернуться?
--Ну, уж нет! Этого ты от меня не дождёшься.
--Отчего ты так себя не жалеешь? Мы с братьями тебе идти поможем, да и там тебе все рады будут.
--Ишь, чего удумал. Что б я под тобой была, пуще того, что б ты же мной и понукал, вроде тех, кого к нам в беспамятстве приводят? А ещё лучше, заставишь чурбаном безмозглым по дорогам шастать, да по деревням. Нет, не бывать тому. Не получишь моей силушки, довольно того, что батюшка мой тебе всё передал, а не мне – дочери своей.