--Так просто?
--Всё самое необыкновенное, оказывается очень простым на поверку. С тобой же что-то подобное приключилось? Так почему ты думаешь, что с другими не может?
--Почему не может? Просто для этого какие-то предпосылки нужны.
--Нет. Знания нужны, которых всем так не хватает, а если почему-то угадать их, то можно и за знающего себя выдать.
--Что-то темнишь ты всё.
--Жизнь моя такая – тёмная, вот и приходится в тени держать не только самого себя, но даже мысли.
--Если ты хотел на себя загадочности напустить, то можешь порадоваться – удалось.
--Раз так, то смотри дальше.
Хватка на моей руке усилилась, и я продолжил наблюдать за «тягостными» исканиями истины противной стороны.
Лето сменила ветреная и дождливая осень. Потом землю начала покрывать сварливая, бесконечная зима. Огромные сугробы ровняли крыши небольших домиков, которые среди бесконечных метелей терялись из виду не только в ночных сумерках, но даже и днём. Среди людей, летняя суета не оставила о себе даже мечтаний. Полусонные и безразличные ко всему, они неторопливо выполняли небольшие хозяйственные работы и вновь залезали на тёплую печь, греть свои сгорбленные спины.
Постаревший Михей возился у печи с довольно-таки молодой женщиной. Взрослый сын сидел у деревянного, неотесанного гроба, держа большую сальную свечу. Никого кроме домочадцев покойница на поминки не собрала. Сухая, съёжившаяся старуха и в гробу лежала ни как все. В руках она сжимала неровно изогнутую палку, под которую и пришлось родне сбивать домовину.
--Батя, а всё же стоило её попробовать переломить. Ведь курам на смех: без отпевания, да ещё с какой-то странной палкой… Эх, вся жизть не по-людски, даже и смерть приняла не как все.
--Как ей хотелось, так и вышло, а ты лучше не тронь ничего. Я попробовал переломить палку, у меня не вышло, а вырвать, так ещё хуже. Она будто с ней срослась, это ей руку тогда ломать придётся.
--Ну и ляд с ней. – Махнул рукой мужик.
--А чего вы батюшку не попросили придти? Это ведь только старухи отказались. А батюшка добрый, глядишь, и смилостивился бы, пришёл.
--Да рази можно батюшку звать, коли простые старухи, которые её ни один день знали и от простого помина отказались? Да и воля её такова была. Чего теперича об этом… Ты не знаешь, она всю жизнь не жила, а мучалась, и всех кто рядом был изводила. Да и палку эту она у одной почти слепой старухи отняла.
--Да помню я, как три старухи из заброшенного села спустились в нашу деревню. А она будто помешанная, у одной из них подлетела и вырвала клюку, та, аж чуть не упала. На что ей эта палка так спонадобилась? Пришла домой радостная, да и слегла, а после вот и не поднялась, но паку как помешанная, нипочем не отдавала.
--Эх, дурная баба, даже помянуть добрым словом язык не поворачивается.
--Чего уж теперича об этом. Сани готовы. Пошли, проводим в последний путь, да и помянем. – Грустный Михей стал пристраивать непомерно большую крышку к стоящему на лавке гробу.
Три сгорбленные фигуры двинулись за санями, преодолевая непроглядную метель. Неглубокая могила, вырубленная в мёрзлой земле, стала последним пристанищем местной ведьмы. Даже на свои похороны она не собрала никого. Её и при жизни опасались, а после смерти, тем более никто не захотел видеть. Ровно около кладбищенской ограды они встретили тех самых старух, которые молча наблюдали за странными похоронами. На обратном пути молодую женщину поманила к себе одна из них и тихо, почти на самое ухо прохрипела.
--Береги себя, а пуще всего Последышка свово. Не убережёшь, но всё одно, постарайся. Больше молись за него. – На том повернулась и ушла в слепую метель.
После того, при каждых родах появлялась призрачная фигура сгорбленной старухи, которая опиралась на изогнутую клюку и вожделенно наблюдала за появлением новорожденного. Кроме Михея никто не видел неприятную бабку и то, как она через плечи женщин тянулась и тенью ускользала туда, откуда являлась.
Однажды, она потянулась к тому, чтобы как всегда разглядеть ребёнка и, словно ошпаренная, отдёрнулась всем своим сумрачным существом. Она испугалась беззащитного младенца и его матери, которая, крестя малыша, читала молитву. Подобно хищнице, старуха после этого являлась в шумный дом каждые именины малыша. Мать старалась ни на минуту не оставлять своё чадо без присмотра. Черноволосый и черноглазый мальчуган рос озорным и бойким ребёнком. Маленького Власа баловали и оберегали всей семьёй. Начиная от старого, но довольно крепкого деда Михея, до младших детей. В семье он рос в любви и заботе, на которую только была способна крестьянская семья. Всё продолжалось до тех пор, пока одним летним утром все не ушли в поле.