Усевшись за пустым столом, я попытался унять лихорадочно растущее чувство паники. Успокоить и привести меня в норму могли лишь спланированные действия. Потому, я решил выработать план, которому без всяких раздумий собирался посвятить свою, так неожиданно свалившуюся свободу.
Во-первых, сначала я попытался оживить огонь в почти остывшей печи. Во-вторых, на скорую руку состряпать хотя бы пресловутую яичницу, которая выходила у меня лучше всего. В-третьих, ведь немало я уже и сам могу. Не зря ведь Трофим столько времени потратил на оживление моих возможностей?
От поднявшегося аппетита, вернулось спокойствие и трезвый взгляд на быт, который привёл мысли, относительно данной ситуации, в маломальский порядок. Где-то, я даже постыдился своей по-детски вспыхнувшей панике.
Утолив первоначальный голод, меня, наконец, осенила более-менее реальная идея поискать всех с помощью своего проснувшегося сознания. На что от неожиданности, я буквально инстинктивно, подключил защиту.
Открыв себя для поиска, в меня стала вламываться доселе неизвестная грубая масса. Неопределяемая мною бездна хаотично менявшихся лиц с её мощным напором так по-хозяйски постаралась подмять всего меня целиком, что ещё мгновение, и я бы сдался такому резкому натиску. Защита, натренированная Трофимом, как нельзя вовремя оказала услугу, но оставила меня в полном недоумении.
--Надо, наверное, пробовать концентрироваться только на одном объекте. А не вызывать всех разом. – Вслух, для ободрения самого себя, я попытался отогнать следующую волну отчаяния. – Кого же мне вызвать?
Решение пришло неожиданно, и не от меня.
«Слушай и не пытайся со мной разговаривать – затрепетал слабый отголосок Трофима. – Только зря время потратим. Я скоро буду, не впускай к себе никого, даже если это буду я сам. Ты не сможешь отличить иллюзию от реальности. Когда приду, то найду способ тебя в этом убедить. Ежели чего не так выйдет, то держись до первой звезды».
--Так, во что-то наверняка вляпались, а на меня, значит, никакой надежды. Ну и разгребайте сами как хотите свои трудности, мне легче. – Махнув рукой, с досады завалившись на постель, я попытался заснуть. Сон в состоянии дикой обиды бежал от меня неуловимой тенью. Досада и оскорбленное самолюбие скакали рядом со мной, словно противные детские насмешницы, подсовывая каждая свою больно бьющую версию. Накручивая себя любимого в своей никчемной намешанности, я доходил, то до огромной жалости к самому себе, то до глубокого разочарования в своих неожиданно обретённых друзьях.
Кружась в собственных эгоистических мыслях, мне и в голову не могло придти, что, наслаждаясь жалостью к самому себе, одновременно впадая в полное бессилие обстоятельств, приоткрывал дверь тому грубому созданию, которое не хотело оставлять возможности влезть в меня. Получив достойный отпор, оно на мягких лапках, пробуя прочность хрупкого уныния, постаралось пролезть в эту небольшую лазейку, пытаясь не задеть спящей настороженности. Убаюкивая одной рукой трезвость мысли, а другой, щекоча моё тщеславие, подсовывая горделивые размышления о незаменимости и огромной своей значимости, это нечто, наконец, позволило себе обратиться ко мне напрямую. Оно просило выйти к нему, или впустить ласковое понимание моей отверженности внутрь себя.
Как нельзя лучше, мне представился шанс прочувствовать на собственной шкуре, что такое человеческое уныние. Оно уподоблялось нежной сестре, которая, не думая больше ни о чём, кроме больного, старается угодить и, тем самым, притупляет элементарную бдительность, развивая при этом постоянную потребность в её присутствии. Если бы не подготовка, данная Трофимом, то я бы не задумываясь, потянулся к этому существу. Отдался на её милость и поплёлся за ней хоть на край света, полагаясь только на посторонние решения. Присев на кровати, я обнял голову руками и подумал о Маринке, которая, наверняка, довольно хлёстко привела бы такую вялость в прежний вид своей маленькой, но довольно сильной ручкой. Так ярко вспомнив о недавно звонко отвешенных её пощёчинах, я встал и прошёлся по комнате.