--Пришли. – Выдохнул Трофим, обхватывая спасительное дерево, чтобы устоять на ногах.
Старая сосна собрала вокруг себя давних знакомых и молчаливо выдерживала достойную паузу непричастности, будто стараясь преподать урок суетливым людям своим вековым безразличием к их страданиям. Ветер, стараясь не отстать от неё, продолжал свои старания по испытанию на прочность последних сил. Всё было как будто заодно, хотело только того, чтобы мы сдались и ушли, оставив последние надежды на потом.
Агаша с Маринкой стояли опершись друг на друга, силясь хоть как-то согреться.
--Ну и погодка. Самое забавное то, что если выйти за пределы этого перелеска, то от непогоды не будет и следа. – Почти прокричала девочка.
--Так всегда было, потерпи ещё немного. – Буквально отклеиваясь от дерева, постарался утешить Трофим.
Анюта меня беспокоила всё больше и больше. Она была похожа на мумию, до которой даже непогода была не в состоянии докричаться. Её безразличие к происходящему пугало и настораживало. Кому было необходимо безвольное присутствие бездушного существа? А она выглядела именно такой, если не сказать сильнее. Трифон не сводил глаз с оцепеневшей дочери. Он как-то неуклюже старался окружить её своей заботой, что от этого тягостное бессилие горько висело над всеми. Его тяжёлый взгляд из-под нависших призрачных бровей отражал сильнейшее отчаяние. Безысходное родительское бессилие, не находя выхода из создавшегося положения, старалось зацепиться хотя бы глазами за кого-то из нас. Переминаясь с ноги на ногу, пытаясь хоть как-то согреться, я постоянно натыкался глазами на вымученного старика. При такой непогоде его отчаяние не стиралось, а усугублялось неподвижностью Анюты. Обледенелые, неубранные волосы заслонили всё лицо, опущенная голова и какая-то неестественная своей обездвиженностью осанка, притягивали взгляды всех собравшихся. Вскоре, я поймал себя на мысли, что отделаться и просто не думать о ней, заслонившись предстоящими событиями мне не под силу. Трифон, найдя во мне молчаливую поддержку, буравил взглядом, стараясь увериться в моём участии, к его главной заботе.
--Кто может ей помочь? – Наконец не выдержал я тягостного молчания. – Неужели никто не в состоянии разобраться в этом?
--Уже разобрались. Потерпи, скачет к нам её защитница. – Махнул рукой Трофим в сторону бьющего ветра.
Свистящие порывы, словно по волшебству прекратились. На черном небе выступила целая россыпь ярких холодных звёзд, которые, ещё недавно прячась, теперь усердно старались растопить непроглядную темноту и, при этом, оставаться такими же далёкими, несмотря на наши переживания. Это могло означать лишь одно: время неумолимо приближало всех к намеченному исходу. Звёздное небо, будто нарочно выпятило огромную жёлтую луну, повисшую прямо над нами в знак своей полной благосклонности и милости за терпение. Все ждали дальнейших событий, которые из века в век преследовали участников.
С высокого холма от стены непроглядного леса отделилась небольшая фигурка всадника, которая по мере своего приближения становилась всё более различимой. На чёрном как сама ночь скакуне показалась хрупкая женщина, умело правя своим необыкновенным конём, она лихо пустила его в галоп. Её гордая осанка, развевающиеся волосы, будто были продолжением резвого животного, которое, стараясь понравиться своей хозяйке, норовил уверить её в своей силе, но при этом выказывал и полное почтение такой маленькой и властной ручке своей наездницы. Животное передвигалось по насту, даже не приминая верхней его корки, оно неслось прямо на нас, широко раздвигая ноздри, из которых не валил пар, несмотря на мороз. Глаза скакуна не мигая, были устремлены лишь в одну точку, напоминая музейные чучела, и только резкое передвижение ног, говорило о нём как о живом.
Призрачное прошлое надвигалось для решения давнего спора. С каждым очередным выбросом передних копыт, лицо наездницы надвигалось к собравшимся своим холодным безразличием и суровым недовольством. Вся природа постаралась преклониться перед красотой этой женщины. Луна, вырывая бледное лицо из темноты, ярко очертила бездонные глаза, устремлённые на единственно дорогого человека среди нас – на Анюту. Стать животного усиливала красоту и величавость женщины, преобразовывая обоих в единое целое – в холодную и одновременно прекрасную нежить. Подъехав к нам вплотную, совершенно бледная и измождённая, она будто специально медлила, чтобы мы смогли рассмотреть вороное благородство животного и сравнить с её отчаянным намерением мести. Наконец, соскочив с коня, который тут же растаял, всем удалось разглядеть Марию, которая бросилась к дочери, стоящей с безразличным видом. Длинные чёрные волосы, перетекая с плеч на лицо, ещё более выделили неестественную бледность безутешной матери, которая на вид была едва моложе своей дочери.