--Аннушка, милая моя, посмотри на меня. Что с тобой сделали? Кто тебя обидел? Кто посмел? – Она пыталась ощупать женщину, как маленького ребёнка.
--Пока ещё не пришло твоё время. Оно теперь всегда за моим будет. — Резко оттолкнув мать, Анюта подняла голову с искажённым, словно от боли лицом и буквально прошипела. Её глаза горели красноватым светом, невидящий взгляд прожигал всякого, кто хотел подойти ближе.
--Что ты с ней сделал? Не уж-то моей исковерканной жизни тебе не хватило? – Набросилась Маша на окаменевшего Трифона. Слова, произнесённые не с ненавистью, а с огромной болью, вывели его из ступора. Трифон упал перед ней на колени и стал со слезами вымаливать прощения.
--Зачем явилась? – Низким голосом прохрипела Анюта. – От всех ты отступилась, никого не признала за собой, а теперь призываешь на помощь? Не будет тебе никогда покоя, и места тебе покойного не будет.
--О чём ты, милая? Ты ли это? – Затрепетала мать.
Оторопевший Трифон, не переставая лепетать слова прощения, попытался ухватиться за полы одежды дочери, которая настойчиво не замечала отца. Нечто, которое не отпускало её душу, старалось не видеть растерянного призрака, который, сливаясь со снежной белизной, терял человеческие очертания.
--Очнись, очнись милая! Что ты?! – Лопотал Трифон.
--Не она это, видишь же, что не она. Не тронь её пока, не пришло для того время. – Ответил Трофим.
--Уйди, старый червяк. Ты здесь и вовсе лишний. – Подняв голову и, сверкнув глазами, прошипела женщина надломленным хриплым голосом. Разметавшиеся волосы открыли для общего обозрения непонятное украшение, которого у Анюты до сего дня никто не видел. Это по всем описанием было похоже на тот самый амулет, про который рассказывал Трофим. Чем дольше я на него смотрел, тем больше и больше убеждался в его подлинности. Полная луна с изогнутым маленьким кинжальчиком угрожающе светились на груди женщины, наполняясь не только холодным жёлтым светом, но в то же самое время становились сутью живого человека. От увиденного я не мог оторвать взгляда. Он зачаровывал своей необыкновенностью и тайной силой, которая оживала и притягивала к нему.
--Агаша, может сорвать с неё этот антиквариат? – Постарался я сделать предположение. – Уж больно он ей не к лицу.
--Только она сама, да ещё тот, кто одел его, могут сделать это, другим не под силу будет. – Почти механически ответила старушка, при этом, даже не взглянув в мою сторону.
--Марин, ты хоть знаешь, кто нацепил на неё эту диковину? – Не мог я смириться с видимым равнодушием.
--Лизка, Игнатова дочка. Кошкой к Анюте примазалась, а когда та её на руки взяла, то и нацепила ей на шею эту радость. Что мы только не испробовали – ничего не помогло. Одно и сумели – сюда привести. – Выпалила Маринка громким шёпотом мне на ухо. От неуёмного старания подростка всё как можно подробно и быстро передать, пришлось её выслушать всем, потому что вновь поднявшийся ветер приобрёл роль рупора.
Мария остолбенела около своей дочери и не могла сдвинуться с места, рассматривая своего несчастного ребёнка. Бессилие настолько сковало расстроенную женщину, что и выражение её лица замерло словно замороженное. Взгляд застыл на амулете, только губы отдельно от неё сами собой лихорадочно шептали что-то. Ветер нет-нет, да и доносил отдельные фразы.
--Возьми меня… Она не может… я больше знаю…
--Зачем ты мне бестелесная? – С усмешкой, глядя на мать, откликнулось какое-то странное существо, засевшее в Анюте. – Мне живая плоть нужна.
--Нет, не живая это плоть, загляни в неё поглубже и увидишь, что лишь благодаря моему проклятию до сих пор она жива, потому как не выполнила ещё до конца своего предназначения. Сейчас прощу отца её, и рассыплется она, а вместе с ней и ты. Никто и никогда тебе после не поверит, а так, я у тебя буду. Со мной много чего достичь сможешь, даже другое тело выбрать. – Старалась убедить мать оставить в покое своего единственного ребёнка.