--Неулыба он какой–то. И чего наша Варенька в нём только нашла? – Пыталась я найти причину выбора сестры.
Только сестрёнку наше мнение совершенно не интересовало.
--Не боишься, что тебе с ним скучно будет? -- Спросила я у неё. А она засмеялась и ответила, что её радости, да весёлости им на двоих хватит.
Наступил поздний вечер, все устали и стали готовиться ко сну. Убрали со стола и стали расходиться по спальным местам. Дети на печку. А мама с Фёклой вместе на одну кровать легли. Сон не шёл ко мне из–за событий, пережитых днём. Когда все угомонились и засопели, я невольно подслушала разговор взрослых.
--Зря ты, Нюрка, свою Варьку за кузнеца отдаёшь. Неужели не видишь, что не чистый он человек. Есть в нём червоточина какая–то. Тем более, что пришлый он. Не уж то, на такую красивую девку местного парня не нашлось?
Мать со вздохом отвечала, что мол не один к ней местный свататься пытался, только она всем отворот поворот. Говорит, что к сердцу не припали, не хочет, а я и рада была. Свободные руки в доме ведь не помеха. А от этого кузнеца, ну никак дочку отговорить не смогла.
--А ты, что, Феклуш, так раззаботилась? Девка в Красном (так называли нашу деревню) остаётся, да и кузнец, сама понимаешь, работа доходная. На одних конях по весне, да по лету целую кучу денег получить можно.
--Эх, родимая, не в деньгах счастье. Я тебе говорю, а ты как глухая. Не слышишь меня вовсе. Кажется мне, что из чернокнижников он. Вот.
--Да ты что такое говоришь? Даже проверить его мы не сможем, ведь не грамотные же. Это только Агашка, да Васятка в церковную школу зимой бегают. Но они дети неразумные. Может, ошибаешься ты?
--Нет, милая, я и вышла из-за стола, потому что не могу находиться рядом с этим человеком.
--Тесно, что ли стало? Так Варенька уйдёт места больше будет, но и грусти с работой прибавиться. -- Попыталась неудачно пошутить моя мама.
--Ах ты, неразумная, да коли, тесно бы было, потеснились. Мне от него холодно, а ему от меня горячо. Вот и моргнул он мне, чтоб я вышла.
--А мне-то что ничего не сказала?
--А как я скажу? При детях, при Варе, так и вылеплю всё, что о нём знаю, да? Вот удумала?!
--Так у тебя это лишь догадки? Ничего не понимаю, скажи же толком, а то застрощала до жути не пойми чем.
--Вот ведь бестолковая баба, прости Господи. Нюрочка, я тебе битый час толкую, что чувствую я, понимаешь? Мы в монастыре с утра до вечера молимся. На работу с благословения, в работе, после работы, в храме, за едой, только о милости Господней молимся. Перед сном – все о чистоте помыслов, да о Божьем промысле для каждого из нас думаем. Просим Его хранить наши грешные души. Вот с годами и формируется у каждого монаха чутьё на чёрные грешные души.
--Так и мы, ведь, грешники великие. -- Уже тихим смиренным шёпотом ответила ей мама.
--Одно дело грешники мирские. Чёрную магию не познавшие, а другое, когда чёрные, грязные грешники, выбирающие себе не Господа нашего, а другого господина. Теперь –то, хоть, ясно? Пока не поздно, давай я Варёшу к себе в монастырь заберу! Если он с ней, что сделал, например, заговор наслал, то мы с сёстрами попытаемся отчитать. Если нет, то походит в послушницах с полгода, а потом домой вернётся.
--Ну…я не знаю…Согласится ли на это Варька?
--А ты её больше спрашивай. Ишь, волю детям дала, матери прекословить. Ведь не плохого, а хорошего ты ей желаешь. Да и мне она не чужая.
Подумали, да дружно помолившись, легли спать. На утро, мать замесила тесто, поставила киснуть опару на блины, а сама по делам отправилась. Варе с Настеной самая нудная и тяжёлая работа выпала. Но настроение у них было весёлое и дела, будто сами собой делались. К вечеру ближе по всей избе пахло пирогами и блинами. Ждали маму недолго. Пироги зазывно пахли яблоками, картошкой, курицей и творогом. Сев вместе с нами за стол, Феклуша сказала, что собирается уходить назад, к сёстрам, что и так сильно загостилась. Эту новость приняли с грустью, но следующая просьба просто явилась громом средь ясного неба для Вари. Тётка просила её проводить до монастыря. Заодно, не помеха и у матушки-настоятельницы попросить благословения на венчание. Деваться некуда, Варя понимала, что зимой она уже из монастыря не вернётся, поэтому согласилась с явной неохотой. Да и с матерью особенно не поспоришь. С этим и легли спать. А ночью, я впервые ощутила, что такое ужас. Как только стемнело, поднялся сильный ветер, да такой, что чуть крышу не разбросало. Потом полил сильный дождь, а затем, как по приказу, посыпался сильнейший град размером с вишню. Погода не баловала, а будто специально хотела напугать. Откуда ни возьмись, посыпались лягушки, да такое количество, что весь двор перед домом был устелен ими как ковром. Мама с тётей Фёклой поставили нас на колени в углу и стали молиться вместе с нами. Творилось что-то неладное, это понимали все. Стало как-то непривычно жутко. Именно в то время, когда все потихоньку стали приходить в себя, отварилась дверь, да каким-то странным хлопком. Её на ночь всегда запиралась на засов, а тут с такой лёгкостью она открылась настежь, будто и не закрывали вовсе. На пороге стоял, сверкая гневно глазами Влас. Он был в чёрной шёлковой рубахе с красной вышивкой по вороту и рукавам, чёрных шароварах и чёрных, до блеска начищенных сапогах. Его чёрные длинные волосы были зачёсаны назад, взгляд глубоко посаженных глаз, казался надменно-злым.