--Что же это такое? – Продолжал разговаривать он с животным. – Раз говоришь, что нечего там делать, давай обогнём. Оно мне не на постой, а только и нужно, чтоб чугунок продали.
Собака тронулась в сторону, обходя неприятное ей место. Она напряжённая, постоянно вертела во все стороны стоячими ушами, ловила каждый хруст эхом проносившийся по лесу, даже если он и раздавался от собственных шагов. Видя такое поведение животного он постарался взглянуть на это место под более пристальным взглядом и увидел довольно неприятную картину, никогда ещё не наблюдаемую до сих пор. Над черной непроглядной опушкой вился багровый дым, словно от прогоравших домов, только окутывавший всю загадочную местность и резко обрывался около прорытого рва. Отойдя на приличное расстояние, собака с человеком сели передохнуть. Ночная прохлада и тянущий легкий запах влаги, давали понять о близкой воде.
--Ну, как считаешь? Может, ещё немного протопаем до реки? А то после лесного последнего родника мешок мой пустой совсем. – Стал советоваться старик с собакой как с равным. Она же, потянув спину, показывая при этом огромные лапы, дала понять, что совсем не была против прогулки. Поиски реки с таким проводником, не заняли много времени.
При луне путники сидели у жаркого костра, жаря на огне принесённого ловкой охотницей зайца. Огромное ночное светило, покрытое лёгкой дымкой, странно заволакивало красноватым светом. Окружающие звёзды, не смотря на свою яркость, не придавали покоя и умиротворения ночной гнетущей тишине. Такой багровой луны путник не видел уже много лет, хотя и прожил довольно много . Страха не испытывал ни он, ни его внезапно появившаяся попутчица.
--Видишь, что делается? Опять, знать, гости появятся.
На эти слова сытая собака нехотя встала и принесла мешок старика.
--Ладно, очерчу нам с тобой охорон на ночь, только спать нам с тобой, поди, не придётся вовсе.
Лёгкий плеск воды, да лишь на какой-то миг успокоившаяся летняя трескотня, вновь зазвучавшая с новой силой, не могли усыпить внимания испытанных приятелей. Любой посторонний звук приводил уши животного в мгновенное напряжение. Словно поджидавший чего-то человек она, пытаясь не выдать волнения, была в постоянном напряжении. Лёгкий ветерок с реки приводил высокие травы в шумное перешёптывание с луговыми кузнечиками. Густые тени мелькали, стараясь улизнуть от световых дрожаний и выплесков костра. Уже который раз сердце-вещун, выручавшее человека в его жизни, начинало призывно ныть, напоминая о старых изгибах в судьбе. Оно будто кричало о возможной новой беде. Взяв горсть золы из-под прогоревшей части кострища и, растерев её в руках со щепоткой собранных на Троицу трав, бросил в огонь. Пламя, на мгновение озарившее чуть ли не весь берег, стало низким и дымным, от него, вдруг, отделился легковесный плотный столб. В этом столбе показалось морщинистое злое лицо старика с сухой пергаментной кожей. Оно было примечательно чем-то неуловимым, похожим на рядом сидящего убелённого сединами длиннобородого старца. Злое лицо в дыму что-то натружено шептало, потом, подняв красные болезненные глаза, произнесло хриплым, со старческим надрывом голосом.
--Чего не сиделось у себя в схороне-то? Зачем гуляешь тут? Сидел бы себе в своём медвежьем углу не высовываясь, да не видел, чего тут твориться, тем более, что все про тебя и забыли давно.
--Но не ты, как погляжу.
--Про тебя забудешь. Ну раз вышел, так прими мир такой, каков он есть. Как, нравиться? – Со злорадной усмешкой ответило лицо в дыму.
--Ежели не твой, а людской, пусть даже с самыми тяжкими их грехами, то приму. – Спокойно ответил старец, не шевельнув даже бровью.
--И чего ты никак мне не простишь? Не пойму тебя. Жисть моя, хоть и не такая гладенькая и чистенькая, сложилась удачливей твоей. У тебя наследников нет, а у меня их тьма тьмущая. И это не меня твои любимые люди колдуном кличут, да злобствуя, выгоняли на дорогу без куска хлеба. Ты на них всего себя потратил, а они даже не поблагодарили.