--Это вот почему ты так долго молчишь? – Посмотрел удивлёнными глазами мальчик на старика.
--Вот неразумный, да на это что ж, по-твоему, много времени что ль надо? А коли, за обязательство на каждый день примешь, так потом даже замечать не станешь. Молчание моё не от этого такое затянутое, оно мыслями, да мыслишками забитое, потому такое и продолжительное бывает.
--Эвон, ты как живёшь? – Подал голос Прокоп. – А мы-то думали… Ну одним словом и не знали, что ты с Богом, словно с живым беседу ведёшь.
--Рази такое говорить можно? Вы-то Его, за какого держите? Он и есть самый, что ни на есть живой. – Вроде, даже обиделся Митрофан. – С Ним и Его благословением не то чтобы весь день и всю ночь – всю жизнь прожить надобно.
Двое взрослых мужиков и мальчишка, не сговариваясь, опустили головы и зашевелили губами. В этот день дорога показалась каждому короче и спокойнее предыдущей. Путники не валились от усталости, как в прошедшие дни. Им хватило сил на то, чтобы посидеть у костра, ещё послушать рассказов Митрофана о правильном и верном пути в жизни, но упросить его прилечь и отдохнуть им так и не удалось. Последние летние ночи не так уж и длинны. Добраться до места хотелось уже всем с большим нетерпением, чтобы обрести покой и, наконец, увидеть свой будущий дом на многие года, если не сказать, что на всю будущую жизнь.
С первыми лучами солнца, перекусив грибами с гречкой, они стали собираться против своего обыкновения в полном молчании. Даже, такой неугомонный Ванятка, ничего не спрашивал и ни к кому не приставал с различными вопросами. Тягостное ожидание, нахлынувшее вдруг, будто нашёптывало каждому, о предстоящей встрече с кем-то или чем-то неожиданным, но не навевало ощущений плохого или хорошего. От этого неизвестного, словно волнами шли неразборчивые призывы, которых с наскоку нельзя было разобрать. Вот и двинулись задумчивые путники на эти призывы, льющиеся от самого сердца неизвестно кого, тяготя и требуя идти всё быстрее и быстрее.
Лес, всегда такой дружелюбный, и наполненный весёлым гомоном птиц, стал холодным и неласковым. Он будто человек, высокомерно взиравший на недостойных его людей, старался помешать путникам идти быстрее и легче. Зелёные молодые ветви, такие гибкие и мягкие, будто живые, норовили ударить по лицу, да побольнее отскочить в следующего, идущего позади первого. Чем ближе люди подходили к источнику зова, тем сильнее ощущался тягостный плач сердца, наводящий дикую тоску, да сильную тревогу. Выйдя на давно заброшенную просеку, путники увидели сидевшего поодаль от неё небольшого человека, сидевшего на замшелом пне в черной долгополой одежде. Старик остановил всех, поднятием правой руки. Его сильно настораживала рвущаяся на свободу тянущая боль сердца. Гашка, всегда такая чувствительная, ко всякого рода переменам, даже своим видом не обозначала какой-либо опасности. Она так же, как и обычно шла около ноги мальчика, весело повиливая хвостом.
Поравнявшись со странно сгорбленной фигурой человека, Митрофана словно обдало жаром от невыносимого страдания и боли. Спрашивать и узнавать что-то у человека в таком состоянии, он не решился. Его длинные спутанные волосы едва шевелились на ветру. Лицо, уткнутое в согнутые руки, разглядеть не представлялось возможным. Поняв что-то не доступное для остальных, Митрофан резко сбросил потёртый заплечный мешок, и стал рыться там, тут же веля остальным готовить воду в котелке. Затем, подойдя совсем близко к горем убитому человеку, он постарался высвободить его лицо из надёжного укрытия рук. Остекленевший взгляд незнакомца, его безразличные мутно-голубые глаза, не выражали никаких эмоций. Старик, словно заглядывал ему внутрь, стараясь рассмотреть что-то такое, чего другим было не подвластно увидеть, неотрывно смотрел на незнакомого человека, то ли изучая его, то ли просматривая причину такого горя. Туманно-зеленоватое облако показалось в виде этого человека прямо у него над головой. На том месте, где предположительно должно быть сердце, сияло большое бесцветное пятно, которое переливалось всеми цветами радуги, создавая значительную прореху в мутноватом свете фигуры. Митрофан стал внимательно рассматривать именно эту неокрашенную дыру, и все увидели там троих веснушчатых босоногих мальчишек, прыгающих вокруг дородной молодой женщины с добрым и весёлым лицом, которая на руках держала младенца. Чёрное непроглядное облако силуэтов надвигалось неумолимо на эту счастливую семью и, наконец, поглотило всю жизнерадостность и счастье, оставив эту большую бесцветную дыру пустой. Через короткое время воле этой пустоты образовалась небольшая видимость иконы Спасителя. На фоне всех переживаний незнакомца, такое зрелище завораживало своей красотой и неожиданностью.