После чего открылись трое чёрных людей в капюшонах, которые двигались в направлении небольшого аккуратного домика. Вот они вошли в дом, где им по всей вероятности предложили еду, вот они сели за стол и стали уговаривать на что-то хозяина, которым и был этот потерянный человек. Он сильно недовольный возмущался. По ходу разговора, он вышел из-за стола и распахнул настежь входную дверь, указывая в пустой проём. Подобное поведение хозяина ни сколько не смутило гостей, а даже развеселило, потому что выходили они, со зловещими улыбками горделиво закинув голову вверх. Именно такое изменение в их поведении и дало возможность разглядеть только нижнюю часть лица. Потом, как-то сразу предстало исказившееся лицо женщины и плачущие дети в огне. Метавшийся возле них человек, льющий воду на своё гибнущее семейство ничем не смог им помочь. Пять обугленных трупов, а затем и пять небольших холмиков, как видно на сельском кладбище, уже предстало перед всеми путниками, да и передо мной тоскливой и тянущей душевной раной. Тяжёлый и протяжный стон, глухо раздающийся откуда-то из самой глубины человеческого естества, невольно заставил вздрогнуть, оторопевших от увиденного людей. Но дальнейшее зрелище, было ещё болезненней предыдущего.
Покинув добротный, недавно отстроенный дом, и сгоревший при таких странных обстоятельствах, под косые, почему-то осуждающие взгляды соседей, которые, перешёптываясь, указывали на него пальцами, ни сколько не сопереживая такому глубокому горю. Этот человек брёл по просёлочной дороге, пока не вышел на едва заметную лесную тропинку. Совершенно обессиливший, он буквально упал именно на то место, где мы его и обнаружили. Ужас, пробежавший по широко раскрытым глазам и растерянным лицам сотоварищей Митрофана, не давал даже малейшей передышки от создавшегося дикого напряжения. Старик, насколько мог, постарался развеять пустоту в области сердца этого человека, потому, словно заботливая мать, успокаивающая своего обиженного ребёнка, он стал легонько дуть, пытаясь срастить обугленные границы. Затем, убрав от него руки, все увидели, как он пошевелился и стал судорожно моргать глазами, непонимающе разглядывая путников, обступивших со всех сторон.
--Что такое? Я сильно кричал, да? – Едва разлепив запекшиеся губы, хриплым сорванным голосом произнёс он.
--Нет, милый, не кричал. Просто мы хотели у тебя дорогу спросить, а ты словно чумной сидишь и молчишь. – Не стал раскрывать ему увиденного, ответил отец Митрофан.
--Да… -- Тихо согласился человек, медленно поднимаясь на ноги и оголяя грудь, на которой висел большой серебряный крест.
--Не уж-то батюшка? – Подал голос Ванятка.
--Да что толку-то? – Так же хрипло и безразлично произнёс коренастый священник.
--Ты, это, вот что, погодь в себе копаться-то. И чего это теперича удумал? Чего, совсем один остался-то? К людям тебе идти надобно. Может, кто помочь бы смог, а там глядишь, и сам кому помог, так и отпустило бы, может. – Старался, как мог успокоить молчаливый Никита, горем измотанного человека.
--Не надо мне к людям. Они все вроде слепцов. Даже то, что вроде и видят, всё одно в слова больше веру имеют.
--Ну не все же такие? – Попытался возразить Прокоп.
--Все. Они меня во всём винят. Говорят, что это я умом двинулся, да и свою же семью… -- На этих словах взрослый мужчина стал рыдать, не прикрываясь руками. – Не уж-то понять-то не в силах, что изба-то только внутри и выгорела, а снаружи целёхонькая стоит.
--Так похороны-то по-людски устроить надобно. – Забеспокоился вновь Прокоп.
--Да я о них в первую голову и позаботился, а вот обратно в село идти ноги не несут. Потому здесь и присел подумать. Нет ведь мне обратной дороги. Не пойдут больше люди ко мне. Испугаются. – Хриплым и безразличным голосом ответил батюшка, потерявший не только свою семью, но и приход. Цель его жизни была разбита, а отсюда и он сам себе стал в тягость. Его жизнь осталась за огненной чертой на, той стороне, где похоронены его жена и дети.
--С нами пойдёшь? – Внимательно глядя в ничего не отражающие глаза, спросил Митрофан. Так же внимательно батюшка посмотрел на старика, только после чего протянул ему руку. Вновь полилось, только теперь уже от священника, голубое мерцающее свечение. Старик ни сколько не испугавшись протянул свою и, когда они соединились – голубые и зленные радужки пробежали по обоим.