--Чего, струсил!? – Подначил меня Трифон. – Назвался груздем, полезай в кузов. За язык тебя никто не тянул.
--А я и не отказываюсь. – Нарочито спокойно ответил я.
--Да ты хоть мысленно-то подготовься. Чего же это, зазря тебя что ли столько времени всему учили.
На этих словах меня как будто что-то переклинило. Нервишки сдали капитально. Так хотелось послать всю эту честную кампанию куда подальше. И, даже не просто послать, а чисто по шоферки приложить крепким словцом, что б в дальнейшем не повадно было лезть ко мне, что слова я поймал буквально на выходе изо рта, потому пришлось перестраиваться прямо на ходу.
--Чего прицепились? Сами подальше отойдите, коли так замараться боитесь. Теперь-то понимаю, почему столько лет прожили. Вы все их не просто прожили, а протряслись, словно зайцы, каждого куста шарахаясь. Эх, бедолаги. – Подбодрив себя такой речью, я стал развязывать пакет, не обращая внимание, на повисшую недоумевающую тишину. Страх, который невольно во мне пробудили, перелился после сказанного в дикое, всё поглощающее спокойствие. Открыв злополучный пакет, я стал копаться в нём с таким невозмутимым видом, что буквально где-то на подсознательном уровне понял, что именно в этот момент, они все, без исключения меня уважают и переживают уже не столько за содержимое его, как за мою безопасность. Никогда бы не подумал, что из сухого пепла смогла образоваться такая грязная, тягучая, булькающая, маслянистая жижа. Она будто живая стала расти прямо на глазах, словно тесто.
--Ну, чего застыл? Копайся побыстрей, видишь, наружу стремиться. – Скомандовал Трофим. С такой брезгливостью и отвращением я стал рыться в этом, почти что живом пакете, что невольно мысли сами о том, что мне уже никогда не отмыться стали неугомонно крутиться в голове. Грязь, сама стремилась зацепиться за мою руку и по ней вылезти наружу, потому, стараясь, на сколько это было возможным, не обращать никакого внимания на поползновения этого бывшего пепла, я стал активно процеживать всё, что попадалось в руку. Наконец, моя рука наткнулась на что-то не очень жёсткое, но довольно отличное от того, в чём я так усердно возился. Не долго думая, я потянул руку вверх, но эта живая жижа не отпускала меня, вот тогда и пришло время моих наставников. Трофим, поднося свечу на сколько близко позволял пакет, буквально приказал мне медленно не дёргаясь вытягивать руку вверх. То, что было в пакете, явно боялось света, потому неохотно, но всё же отпускало меня, стараясь хоть как-то зацепиться и удержать. Мой учитель, что-то нашёптывая и кружа свечой около раскрытого пакета с липучей грязью, явно понимал, что делает. От всех его манипуляций эта масса ёжилась и забивалась шипя и убывая в размерах, но одна странность меня просто сбивала с толку. При таком громком, не характерном шипении, выделялся густой мокрый туман, который тоже в свою очередь, пытался зацепиться за меня или хотя бы осесть на вещах. Под действием свечи он так же, как и жижа ёжась влезал обратно в пакет, будто боясь чего-то. Наконец, Загнав в пакет всё, что от туда вылезало, Трофим сам потянул мою руку рывком наружу. Освободившись, Анюта сразу завязала пакет, но, не успев отдёрнуть свои руки, над ними, сползая с моей одежды, остатки зеленовато-грязного прозрачного тумана сформировались в небольшое облако, зависшего ровно над злополучным узлом. В этом паровом облаке показалось мутное очертание старика, которое угрожающе поводило глазами, принялось говорить неприятным скрипучим голосом.
--Значит угробили ребятишек? Не захотели на примирение пойтить? Тогда не обессудьте, получите всего, чего так хотели. А, чтой-то я Трифона не вижу? Чего он-то из своей норы не показывается?
--Ты про какую мировую говоришь? Про ту, которую твоим, как ты выразился, ребятишкам, переговоры были не к чему. За чем сюда явился? Пуще всего страху навести захотел, поди.
--Ага. Как только догадался-то, умник? – Расхохотался старик в облаке, оголив не по-старчески крепкие зубы. Его морщины, плотно уложенные на лбу и щеках, стали лишь подрагивать в такт его колыханиям. Будто прилипший кусок теста, они неприятно переваливались, создавая волны на его и так мало располагавшем к себе лице.