-- Мы и так её вытравим. – Пристально и серьёзно посмотрев мне в глаза, Трофим тут же переключился на бедную женщину, которая бестолково носилась по кухне, выкидывая как после чумных всё, до чего касались эти молодцы.
--Нюрочка, не к чему это. Давай лучше сюда нашу заветную тетрадочку. Приготовь чай, да ещё побольше воску натопи. Николая чистить станем, а не дом от старой рухляди.
--Не серчай, дядя Трофим, просто хочется уж разом и со всей грязью покончить. – Оправдывалась женщина, послушно выполнявшая распоряжения старика.
--Попусту не суетись, твой батюшка разлюбезный этим, сколько лет страдает, а ты не надо. У нас задача – Коленьку на ноги поставить.
--Ой, а времени-то, совсем немного осталось. Октябрь-то почитай что весь прошёл.
--Ещё три дня осталось. – Укладываясь, решил я встрять в разговор.
--До чего три дня осталось? – В один голос встревожено спросили мои доктора.
--Ну, до конца месяца. – Поддавшись их настроению, растерялся и я.
--Ох, нельзя же так людей пугать. – Громко выдохнула Нюра. Трофим то ли с обидой, то ли с улыбкой, но тоже отвернулся от меня, сосредоточенно готовя что-то очень неприятно пахнущее. Я, ничего непонимающий, не мог мириться с тем, что со мной обращались словно с маленьким или, хуже того, с каким-то недоумком. Добиться чего-либо вразумительного от этой компании, мне всё равно не представлялось возможным, потому, я просто уставился в одну точку, стараясь смиренно принять лечение Трофима.
Старик с Нюрой действовали очень быстро и слаженно. Пока он поил меня отваром из трав, очень похожим на тот, которым Агаша потчевала мой ослабленный организм несколько дней, женщина достала небольшой огарок толстенной свечи какого-то неестественно серого цвета и принялась её растапливать. Запах от неё был настолько тошнотворным, что мне казалось, ещё немного и меня буквально вывернет наружу. Трофим разбирал записи в тетради, пытаясь видимо найти то, что его интересовало и то ли делал вид, то ли действительно не замечал удушающего духа, распространяемого от топления свечи. Стараясь отвлечься от дурманящего аромата, стал разглядывать тетрадь, которую держал в руках мой учитель. Назвать тетрадью эту музейную ценность не поворачивался язык. Письмена, нацарапанные на коже какого-то животного, были обведены по нескольку раз, да и сама она раскладывалась словно скатерть самобранка. Но старик, имевший неоднократный опыт обращения с этим предметом, ловко шевеля пальцами, читал её, почти не разворачивая. Когда вонь уже першила не только в горле, но наконец добралась до бедного желудка и меня начало рвать всем, что ещё не успело перевариться, только тут моё и так уже ангельское терпение лопнуло. Распиравшие эмоции буквально рвались наружу.
--Знаете, я так больше не могу. Вы, что, решили удушить, чтоб не мучался?
--Погодь-погодь. – Отмахнулся от меня старик, словно от назойливой мухи, чем не просто обескуражил меня, но дал полную свободу захлебнуться нахлынувшими эмоциями. Хватая воздух открытым ртом, и гася своё возмущение, я оставался лишь наблюдателем происходящего.
--Ладно, Анютк, неси, здесь дойдёт. А то у него как у рака глаза то и гляди повылезут.
Женщина принесла в металлической кружке расплавленный воск. Трофим, пальцем начертив на руке большой крест, стал от ключицы к пальцам обмазывать её воском, при этом шепча и плюясь попеременно. Горячий воск жёг почему-то не кожу, а чуть ли не саму кость. Там, где были пятнышки, образовались живые бугорки, которые побежали к запястью, а по мере того как их настигал воск, они, будто разумные, старались увернуться и продвигались дальше, до тез пор, пока не плюхнулись чёрными комочками прямо в кружку, умело подставленную стариком. На эту ловкую и проворную гадость я даже не стал смотреть. Мне хватило и того, что из моих пальцев упали в кружку похожие на пауков, вёрткие насекомые. Жжение, немного погодя улеглось и приятное тепло, распространявшееся от укутанной руки, да ещё от мерно забарабанившего по крыше дождя, я провалился в приятный расслабляющий сон.
Сон
На небольшом, покрытой сочной травой пригорке, стоял высокий седой старик с длинной бородой и внимательно рассматривал меня своими пронзительными глазами. Не далеко от него возвышалась небольшая деревянная церквушка, а прямо у его ног, на белом вышитом полотне, лежал тот самый кожаный мешочек, что я достал их этой жижи. В белой длинной рубахе до колен и таких же белых штанах он стоял босой на мягком травяном ковре. А я, словно надвигаясь на него, потому как по мере продвижения он всё больше и больше увеличивался в размерах, не мог оторвать от него глаз, что-то завораживало и притягивало к нему с такой силой, с которой не в моей власти было бороться. Когда, наконец, я смог видеть лишь его одно лицо, он заговорил.