--А то, как же?! Он любому с рождения даётся. Только вот сделать его можно всего лишь раз. Порою мечется человек, мечется, что самому и разобраться не под силу становится, начинает слушать, что ему говорят, а как известно: сколько людей, столько и мнений. Это я к тому, что ты Митрофана-то не особенно слушай – старайся больше на себя надеяться. Вот как твоя суть тебе подскажет – так и поступай.
--Не могу я тебя понять: то ли ты меня запутать хочешь, то ли от сердца говоришь.
--Ещё чего! Ты же и моё продолжение тоже. Так зачем тогда мне тебе плохое советовать, сам посуди – в жизни чисто белого или чисто чёрного не бывает. Сначала дел наворочаешь, а потом и расхлебать-то толком не сможешь, вот и поди, разберись, кому от этого легче? Так что думай сам, особливо токмо не заморачивайся. В одном с Митрофаном соглашусь: от сердца, от самого что ни на есть нутра должна твоя правда исходить, только тогда за неё и имеет смысл побороться.
--Понятно, ты, значит, Игнатом будешь?
--Молодец, узнал, хоть и не я тебя наукам разным обучал, а всё одно, не обошли стороной, упомянули. Поди ушат грязи на меня вылили. Только, знай, не такой уж я злодей, какого из меня твои учителя рисовать привыкли. Ну, да ты не переживай, у нас ещё время будет с тобой поближе познакомиться. А из этой встречи вынеси одно – не из-за власти я на этой стороне оказался, и не для того, чтобы брату своему отомстить, а просто моя она, сторона эта, вот и весь сказ. Не всегда белые одежды токмо светлую, непорочную душу представляют, как и чёрные, только одних злодеев. Всё тогда на белом свете слишком просто было бы.
На последних словах сильный ветер подхватил моё легковесное тело, и, я открыл глаза на том же месте, куда меня укладывали Анюта с Трофимом. Перед глазами замаячил тот же выбеленный потолок лесной избы. Домашнее, уютное тепло создавал запах вкусной еды, приготовленной умелой рукой Анюты и, хоть и увиденное глубоко засело в мою бедную голову, но отдалилось, потому что желудок отозвался на простые человеческие потребности. Очень хотелось попробовать то, что на сей раз приготовила гостеприимная хозяйка.
"Кино" продолжается
--Ой, встал уже? Чего не позвал? Я бы тебя и в постели покормила. – Засуетилась Анюта.
--Да я вроде и сам пока в силе ложку ко рту поднести.
--Ага, три дня, как убитый проспал. Если бы сегодня не проснулся, то не знаю, что делать стали бы.
--А чего это на мне? – Оглядывая себя, я обнаружил огромного размера красную косоворотку, которая висела на мне поверх моих штанов и доходила мне почти до колен. На руке не было никакого воска и даже следа от него. На шее помимо крестика висел тот кожаный мешочек, что я достал из пакета с грязью.
--Да, это мы тебя переодели, когда ты в беспамятстве был. Ты отчего-то сильно мёрзнуть стал, вот Трофим и предложил папанину рубаху на тебя напялить. – Ответила Анюта на моё молчаливое недоумение. – Твоя-то рубаха слишком узкой для лежачего оказалась, а папанина в самый раз пришлась.
--Нормально! – Поразился я. – А где теперь мои вещи? Не спалила их ещё?
--Не бойся, чего с ними будет? Вон, выстиранные, да выглаженные тебя дожидаются. – Как мне показалось, с лёгкой обидой махнула она в сторону моей кровати, около которой стоял табурет с аккуратно сложенной стопкой из моих вещей. Я не стал долго ждать и тут же напялил на себя своё родное тряпьё, отдав непомерно здоровую рубаху в руку Анюте. Под вещами оказались все атрибуты моей почти забытой жизни: мобильник, давно разрядившийся без подзарядки, ключи от квартиры и машины, да документы, за которые я переживал больше всего.
--Всё проверил? Ничего не пропало? – Поинтересовалась женщина с лёгкой издёвкой в голосе.
--Да, большое спасибо. – Почему-то виновато ответил я.
--Раз всё имущество посчитано, тогда пора к столу, а то вечер не за горами, папаня придёт, и вы дальше смотреть станете.
--Это чего же опять всё по новому?
--Так ведь не всё просмотрел-то. Тебе ещё до главного добраться надо.
--Если честно, хоть сериалы и затягивают, но не любитель я их просматривать, понимаешь?
--А ты на это по-другому посмотри. – Как только она это произнесла, меня словно током прошибло, яркое воспоминание о сне всплыло неотвязчивым переживанием и тяжёлым осадком на душе, который заставлял думать и продвигаться вперёд.