--А если с вами по дороге что случится? Ведь люди разные ходят. Боюсь, как бы кто не обидел, ведь ты ж теперь увечная.
--Не волнуйся, я теперь лучше любой зрячей вижу. А то, что не всю суету мирскую наблюдаю, так это даже лучше. Душа только чище.
--Ты, знаешь, я тебе верю, но понять всё равно не могу.
--Может так даже и лучше, ты меня за увечную принимаешь, а я нарадоваться не могу. Передо мной целый мир открылся, я людские мысли теперь слышу, да человека по цвету различаю. Вот ты рядом со мной лежишь и светишься зеленоватым светом, а детки твои, словно радужки. А Агашенька не спит, нас подслушивает, она у тебя смешенным свечением отмечена, да таким сильным, что за неё бояться и вправду надо.
Две женщины замолчали и больше не пытались возобновить разговор. А я, полежала так ещё немного и уснула.
Наутро, встав, каждый принялся за свою работу, а после полудня, наготовили еды, да к вечеру собрали тётушку и сестрёнку в долгий путь. На следующее утро встали все еще затемно. Фёкла, благословив нас, взялась за Варю, и они отправились в дальнюю дорогу.
После их ухода, я долго не видела свою горемычную сестрёнку. Мы жили, стараясь не вспоминать о пережитом. Дел было много. Боль потихоньку отступала, только мама часто плакала в подушку, думая, что её никто не слышит.
После необычных событий прошёл год. Настенька вышла замуж, а Матрёна родила маленького крикуна, которого назвали Митькой. Смотря на него, мама как–то оттаивала. Лицо преображалось, даже морщинки не были такими печальными. Втроем нам жилось спокойно, но тяжеловато. Все основные заботы по дому свалились на меня. Без Настеньки и её песен было грустно. Так и минуло где-то лет семь. Вроде ничего не происходило, мне в ту пору уж шестнадцатый минул, а Васятке –пятнадцатый и он стал настоящим хозяином. Дрова заготавливал, забор чинил, дом поправлял, да и в поле трудился так ловко и справно, что соседи маме лишь похваливали трудолюбивого сына. Да и сама мама нарадоваться на него не могла. Зато меня, берегла пуще глаза, даже на гулянья по вечерам не отпускала. А летом с подружками по ягоды и грибы вместе с нами ходила. По воду, и то, хоть бы глазами до колодца, но проводит.
Уродилась я отличная от всех наших. Все были русявые или совсем светлые, а я одна огненно рыжая с тёмно зелёными глазами, с соболиными чёрными бровями вразлёт, без единого намёка на изгиб. Кожа была белая-белая, будто и солнца-то не видела вовсе, небольшого роста, юркая и весёлая. Парни в ту пору уже вовсю стали меня замечать. Соседки стали поговаривать о том, чтобы мама приданое готовила. А то неровен час, в эту осень и свадебку править придётся. Мать всё махала рукой, да с тревогой в мою сторону посматривала. А как-то раз вечером, как начали спать укладываться, она разговор затеяла.
--Васятка, ты без нас сможешь какое-то время справиться? Тётка Маня тебе поможет, я с ней договорилась, да и Матрёша с Настёнкой навещать будут.
--Что-нибудь случилось? -- Насторожился не только Васятка, но и я.
--Мам, ты что задумала?
--Да вот, думаю, тётку Фёклу, да Варварушку навестить надобно. По зиме холодно идти. Путь-то неблизкий. По-осени заготовок много, да разве от работы уйдёшь? А сейчас самое время. Лето в разгаре, а мы с Агашей туда сюда постараемся быстро обернуться.
Васятка, насупившись, стараясь как можно строже, протянул.
--Ну раз такая блажь засела, то сполняй. За меня не беспокойся, слажу как-нибудь.
--Ты только не переживай, мы уж будем стараться побыстрей.
С тем и заснули, а на утро, как должно мать дала наказы по дому, ещё раз провела по чулану, где еды хватило бы чуть ли не на месяц вперёд. Именно тогда и закончился мой последний день в этом доме, но тогда об этом ещё никто не знал.
Затемно, взяв, приготовленные узлы, я и матушка, помолившись, отправились в путь. Мама как-то виновато оглянулась и посмотрела на Васеньку, украдкой смахнув слезу. У меня до сих пор сердце сжимается от этого воспоминания, порой я бываю уверенной в том, что она знала о своём последнем моменте, о прощании с сыном и родным домом. Моя милая, дорогая мама, пошла вперёд, а я, словно цыплёнок желторотый вприпрыжку шла за ней. Мне было так весело и радостно, что весь мой щенячий восторг был написан у меня на лице. Мерная ходьба примерила нас со своими чувствами и устремила наши надежды и мысли далеко вперёд. Мы с мамой затянули нашу любимую страдальческую и пошли шибче. Птицы пели весело, дорога была наезженной, солнышко поднялось и начало сильно пригревать. Так мы шли несколько дней, прерываясь лишь на еду, да на сон в какой-нибудь деревне, где мама кого-нибудь, да знала. Путь подходил к концу.