Неужели это не сон? Медленно я попытался открыть глаза. Это оказалось не очень легко сделать потому, что яркий свет, падающий мне на лицо, слепил до оглушительной рези. Когда все же удалось их раскрыть, то это оказался косой солнечный луч, светивший мне прямо в лицо через открытое маленькое окно. Пытаясь подробно разглядеть место, где находился, я попытался пошевелиться, но тело меня не слушалось. Волна памяти с новой силой нахлынула на меня. Я точно вспомнил, что мне тридцать лет. Нормального телосложения. Не «хиляк», но и не «Арнольд» конечно. Про таких обычно говорят стандартный набор фраз: среднего роста и телосложения, без особых примет. Ряд неуклюжих догадок стал буквально взрываться и лезть на мой воспалённый ум.
Может, случилась авария? А может произошло что-то страшное с позвоночником? Почему я не могу пошевелиться?
В этот самый момент моих недоумений маленькая головка со сморщенным лицом возникла у меня перед глазами.
-- А, уже приходишь в себя, милок? Ну-ну, ничего, подожди маленько, ты у меня скоро прыгать и бегать будешь. Полежи пока, я тебе чай целебный, вкусный сделаю. Ты после него как новенький станешь.
«Мне и старенькому было неплохо», - ворчливо подумал я.
-- Ничего, ещё лучше прежнего будешь.
Сказала старушка, как будто, читала мои мысли.
-- Ты, милок, хоть помнишь, как папоротников цвет сорвал? А как от призраков «улепётывал»? Хоть Трифона–то с дочкой, помнишь? Эх, ладно, поставим тебя на ноги, глядишь, и память вернётся.
Я хотел ответить: «Ты что, сказок начиталась что ли, какой цвет, я во всё это не верю». Но вместо этого у меня вырвались лишь нечленораздельные звуки, вроде мычания и икания.
-- Ну-ну, ну-ну, обожди, вот и чаёк поспел. После твоих-то переживаний, редко кто в живых остаётся, а если остаётся, то либо дурачком, либо бревном бездвижным. А ты, я погляжу, оклемаешься. Память, видно, у тебя родовая очень сильная, да и деток ещё не заимел, не передал её значитца никому, вот тебя и тянет жизнь. Оклемаешься, дай только срок. Ворковала, хлопоча около печи, старуха.
Оглядев всё кругом, я пришёл к выводу, что нахожусь в старой избушке, какой-то глухой деревни, которые, затерявшись, в два-три дома ещё попадались в рязанской глубинке. На этой интересной мысли, около меня опять появилось маленькое морщинистое лицо старушки с выбившимися из-под чёрного платка седыми волосами. Невольно вглядываясь в глубокие морщины, в большие и не по-старчески острые ярко зелёного цвета глаза своей сиделки, я пришёл к выводу, что много-много лет назад она, наверное, была очень хороша.
-- Да, была молода, да хороша. Так кто ж меня помнит-то? Все кого знала, померли уж давно. Вот так и кукую здесь одна.
Снова на одни лишь мысли ответила старушка. Я начал нервничать: « Она мои мысли читает что ли? Уж очень это на совпадение не похоже».
-- Нет, милок, читать не умею, я их слышу. Ты очень громко думаешь.
Сказала и улыбнулась добродушной улыбкой, которая оголила три жёлтых зуба. Один сверху и два снизу. Как какая-то добрая сказочная Баба Яга.
-- Да как ни назови, хошь и Баба Яга. Я не обижусь. Людям много добра поделала. Да кто ж меня помнит теперь? Вот мастерство своё и решила, какой несчастной одинокой бабёнке передать, а тут ты… Молодец хоть куда, да выносливый какой оказался. Да не лупи глазки-то, пей чай, потом объясняться-то будем. Это всё Тришенька, уж очень он в тебя верит, а почему, не говорит. А я–то что, моё дело маленькое, пообещала, так помогу, чего не помочь хорошим людям.
Лопотала она, вливая тонкой струйкой в меня горьковато-кислую густую вроде киселя жидкость, которая овладела мной полностью, мягко разливаясь и давая тёплое, убаюкивающее расслабление всему телу. Сон или полуобморок окутал меня. Не сопротивляясь нахлынувшему мягкому теплу, глаза закрылись сами собой.