--А где ж тогда настоящий Трофим, что ж он не показывается?
--Ему пока не велено. Боялись за тебя, что помешаться можешь и навредишь ему.
--Вот какой послушный он, значит, ему говорят, а он знай своё выполняет. Будто холоп барский. Вот, дурёха, думала…. Ну и ладно, каждому своя доля. Правда, дедушка? – Тяжёлая обида переполняла меня до краёв. – Правильно, никому в этой жизни верить нельзя, всяк обмануть норовит. Даже вроде и без пользы все равно, вон полюбуйтесь, какой ловкий.
--Ну как же с тобой непосильно, детка. Чего разбушевалась? Ты хоть понимаешь, что здесь, именно в этом месте, где всё любовью пропитано, так вести себя не подобает?
--А как подобает? Сладким крендельком и пряничком? Вы обманули меня, надломили. – От ярости я не могла сидеть, вскочив, топнула ногой и сжала кулачки.
--Чего сделали? – То ли не понял, то ли не расслышал старейшина. – Мы и так с тобой тут как с малым дитятей сюсюкаем, ты, что же влюбилась, и хотела всем на показ выставляться?
Ну этими словами меня пуще плётки отстегали. Само собой тело обмякло и я, такая воинственная вначале, садилась на лавку побитой и устыдившейся. Что-то во мне сломалось, перевернулось. Видимо Трофим был не так уж и далеко, и по всему понятно, что слушать ему тоже, было позволено, что происходило у него в избе.
--Милая, не мог я, правда, ты потом многое поймёшь, когда сама всё пройдёшь. Только не надо не думай плохо.
Я сидела и молчала, отдавшая все силы на неравное столкновение с отцом Иоанном. Понять в том возрасте, что чужие люди действительно хотят мне добра и охраняют не от окружающего, а даже больше от самой себя, было очень трудно. Гордыня – страшный грех, но именно она захватила меня целиком. Я сразу подобралась. Выпрямила сгорбленную вначале спину и задрала нос к потолку.
--Буду делать всё, что вам надо, отец Иоанн. Не беспокойтесь, больше такого не повториться.
--Вот тебе и на! – Первым не выдержал старейшина. – Гордость порой с глупостью рука в руку идут. Но это ты потом узнаешь. У тебя сейчас, пожалуй, самый большой недостаток – это твоя молодость и неопытность, но к сожалению, они очень быстро проходят. А испытав все тяготы учения на своей ретивости, к людям терпимее будешь, потому, как в каждом себя примечать начнёшь.
Трофим стоял словно потерянный. Он не знал, что сказать и боялся, что лишним словом или неправильным поступком окончательно потеряет меня. Не обращая внимания на него, старейшина встал, и будто ненароком обронил, тяжело поднимаясь со своего места.
--В нашу артель вступила? Так теперь тяни вместе со всеми. А учителем теперь твоим станет отец Сафрон. И не здесь, детка, а в жизни. Так, что готовься. Скоро странствовать с ним пойдёшь, только он с дороги отдохнёт, так за тобою и явится. – Опираясь на свою палку, дедушка, вдруг, ласково посмотрел на меня, словно погладил по голове. От этого так стыдно сделалось за своё сумасбродство, что щёки загорелись, как у маленькой. – А вообще-то я тебя хвалить приходил. Ты, молодец, не каждому из первого самостоятельного путешествия так скоро возвращаться удавалось, да и отлёживались гораздо дольше, чем ты. – Тихо и уверенно направился к двери, потом, так неожиданно повернулся и погрозил пальцем. После чего ушёл.
Баба Марфа, как будто стояла под дверью. Вошла тут же и начала сыпать на меня разными местными новостями. У кого кто родился, кто с кем пожениться надумали. Этими словами она и вывела меня из сна с открытыми глазами.
--Это что? Осень скоро?
--А ты думала? Сколько времени провалялась! Сердешная, почто старых, да мудрых людей слушать не хочешь? Почто, супротив горячие слова говорить стала?
--Ох, не подумав я, в горячке, бабусь. И так плохо, муторно на душе, а ты ещё добавку даёшь.
--Теперича вещи сбирать надо, а не к добавкам цепляться. Ну ничего, может это к лучшему, что на обучение к отцу Сафрону направили. Ты главное не теряйся, всё, что говорит, мимо уха не пускай, поняла?
Медленно оттаивая от дверного косяка, такой несчастный и полностью потерянный, ко мне, не обращая никакого внимания на говорливую бабушку, двинулся Трофим. По его выражению я поняла, что он хотел рассказать и объяснить то, что происходило без меня. О его правах и обязанностях перед теми, кто жил в этой удивительной деревне. Слушать не хотелось, ведь не смотря ни на что, в это время, я всё равно считала его виновным в личном оскорблении и ещё чего-то того, что мне самой было неизвестно.