--Как же она сюда попала?
--Не знаю, мой учитель мне передал, а я тебе. – На этих словах Гашка подошла ко мне поближе и сначала обнюхала, только потом, едва махнув хвостом, лизнула руку.
--Надо же она и слова понимает? Может еще, и разговаривать умеет? – Я уже ожидала чего угодно.
--Разговаривать не умеет, правда может у тебя и сможет? А вот, что касаемо понимания, то да. Понимает лучше человека. Вот только ответить пока не смогла ни разу. Но ты, я вижу, всё сможешь. – Пытаясь подшутить надо мной, говорил наставник, неизменно ухмыляясь в усы.
Надув губы, больше ничем не интересуясь, я пошла к землянке, подтягивая уже и не такие вроде бы тяжёлые узлы. Внутри она оказалась ещё меньше, чем я предполагала, когда разглядывала снаружи. Две старые широкие лавки выглядели довольно крепко. Печь, занимающая почти всю избу и стол, сбитый по типу лавки, только возвышавшийся над ними, тем и показывал своё предназначение. Передний угол избы представлял маленький домашний иконостас. Лампадок было не одна, а две. Чистые рушники обрамляли этот святой уголок по краям. Лики на иконах смотрели на меня сурово, словно спрашивали о том, достойна ли я этого всего. Всё, что окружало, создавало впечатление обжитого строгого жилища, где положено жить в каждодневном труде, прежде всего над собой. Земляной пол, устланный свежей соломой, никак не показывал, что по нему кто-то ходил. Сухая солома давала приятный запах свежевысушенной травы. Это место навевало ощущение дома, в котором можно не только жить, но и спрятаться от чего-то страшного, не дающего успокоиться и расслабиться.
--Устраивайся. Со временем так прикипишь к этому месту, как будто и никогда больше ни где не жила, кроме как тут.
--Как устраиваться-то? Мы что же, в одной избе, под одним потолком жить будем?
--Не о том думаешь, с Трофимом жила и ничего, а со мной застеснялась вдруг.
--Так у Трофима в избе ещё и баба Марфа с нами жила. Да печь там ещё избу пополам делила. Он с другой стороны спал, а тут как будем ночь коротать?
--Я тебе в отцы гожусь. Спать на печке стану, так что и не думай, кроме как о душе, ни о чем. – Больше не скрывая хитроватой улыбочки, говорил отец Сафрон. – Ещё предупредить забыл, в этом месте может находиться только хранитель, да ученик его. Остальным входа нет.
--Это как же? Ведь сам говорил, что Гашка лишь лихие силы чует, даже если не слишком сильны, то и отогнать может сама, без посторонней помощи. Выходит, что чернокнижников, да колдуньё разное ты сам отгонял или сталкивался с ними. А от простых людей здесь не наморочено.
--Простой человек желаниями и волей живёт, говорил такое? – Стал не на шутку сердиться, но вида старался не показывать, не особенно любивший всё объяснить по нескольку раз, мой наставник. Поэтому мне пришлось с выпученными глазами лишь кивать головой. – Стало быть, у него, у твоего простого человека, даже желания не возникнет сюда переть. Если, конечно, сама грехов не приволокёшь. Место это с Божьим благословением. Святое. И источник, из которого пить и умыться изволила, тоже святой. Ну не шмыгай носом, просто хотел на завтра разговоры, да учение твоё отложить. А ты видишь, какая неугомонная. – И уже теплее и ласковей прибавил. – Да не обижайся, сам таким был, если ещё не бестолковей.
Моё будущее, сколько бы про него ни говорили, для меня было туманным. Жизнь по своей сути принималась только по одному пути. Только выйти замуж, нарожать много детей, которых потом женить, а младшего сыночка при себе оставить, что б он за старостью сытою надзор вёл. Отец Сафрон, словно от назойливых мух, стал отмахиваться рукой и при этом высыпал целую горсть желудей на стол.
--Вот смотри, перед тобой лежит горсть желудей. – При этих словах он внимательно заглянул мне прямо не в глаза, а в саму душу. – Выбери из них только те, что посадить надо.
--А чего выбирать-то? Смотри, какие все ядрёные. Любой хороший всход даст.
--Эк, ты какая скорая. Не любой, в этой горсти только один может в могучее дерево выйти, а остальные только свиньям на прокорм.
--Вот это да? Да я почём знаю? Внутрь к ним не залезешь и не расспросишь, кто и чем дышит.