--А в люди Гашке выходить нельзя. Чем там защищаться будешь, догадливая ты моя. И ты хороша, чего ей стала помогать? – Обратился он уже к собаке. -- Ведь знала же, что не просто так залез, а ради выучки. – На что Гашка, поджав уши, отвернулась к стене, делая вид, что это к ней не имеет никакого отношения. Я, подражая Гашке, тоже отстранилась и сделала обиженный вид.
Ладно-ладно, -- подумалось мне, -- все науки у тебя перейму, вот тогда и посмотрим чей верх будет и кто хихикать в втихомолку станет.
--Ну, ладно, не так уж и плохо всё. Залезть и как следует всё просмотреть у тебя ещё не выходит, но защищаешься ты с Гашкой вместе очень хорошо. Я ещё такого никогда не видел, чтобы с такой силой пирогами швыряться… Да ты ими меня чуть не покалечила, ведь к чему угодно был готов, только не к пирогам, особливо с капустой. Ох, а злишься ты словно маленькая, что учиться с таким рвением примешься очень похвально, только кто же потом своему учителю мстить-то станет?.. Не переживай, всё у тебя получится.
В дорогу отправились только на следующий день. Переход из полу-осеннего леса в зимние сугробы и непроходимые снежные заносы был удивителен. Направились мы сначала в ближайшую деревню. Учитель объяснил, что до нужного места нам идти далеко, поэтому необходимо еды набрать, да и меня проверить, может и прямо по ходу подучивать. А повторение – это вообще мать учения, почти всегда повторяли то, что получалось даже очень хорошо.
Деревня оказалась совсем маленькой, не то, что наша, в которой я росла. Люди мне показались серыми и неприметными. Жизнь шла однообразно и скучно. Только тут мне стало понятно, что среди тех людей, с которыми прожила большую часть своей хоть и маленькой жизни, с их порядком и чередой скучных событий, жить уже не смогу. С грузом тех знаний, с чудесами, которым не устаёшь удивляться, с чудесными людьми, моя мало значимая судьба приобретала яркие цвета. Так, идя по единственной улице, я думала о счастье, которое Господь даровал мне, именно мне, и это было не сном, а на самом деле. Вдруг, мысли остановились от целого потока чужих жалоб и молений, голоса неизвестных людей звали на помощь, молили пособить в мирских делах, защитить беспомощных чад своих, избавить от болезни кого-то из близких. Они, начиная из далека, приобретали сильный голос, который давил. Остановившись, я начала стонать, не в силах перебороть такого напора людских желаний, бед, болей, невзгод и даже просто мыслей. Тут откуда-то сверху до меня донеслось.
--Защищайся, отгораживайся от них, иначе сойдёшь с ума.
Оказалось, что отец Сафрон кричал мне прямо в ухо, взяв в свои огромные ладони мою голову. Он смотрел прямо в глаза и кричал, выделяя при этом каждое слово. Потихоньку, представив свою голову, мысленно стала обкладывать её со всех сторон густой зеленоватой смесью, чем-то отдалённо напоминающей тесто. Голоса отдалились, но не пропали, их было слышно, но они не давили. Очухавшись, стало понятно для чего надо отгораживаться и прежде всего уметь полностью владеть собой. Надо вставать на свои, пусть и дрожащие ноги и искать тот дар, который мне даден при рождении. Беззаботность, а с этим и полудетство-полуюность закончились. В моём положении было уже непозволительно сидеть на шее кого-то надеясь на защиту, при этом, не давая ничего в замен.
--Ну, что, идти сможешь? А то, может, в другой раз прогуляемся?
--Нет, нечего ноги попусту топтать. Всё будет хорошо. Я постараюсь, я поняла, до чего вы достучаться хотели.
Последние зимние деньки были солнечны. Вся природа медленно просыпалась от зимней спячки. В воздухе пахло началом весны и ещё чем-то дурманящем и веселящим.
--Скоро Пасха. Разговеемся, на службу сходим, пусть душа попоёт. – Мечтал отец Сафрон.
--Так мы и не постились вовсе. – Уже испугалась я. – Грех-то какой.
--Не привыкла ты своей головой жить. Чего скажут, то ты и делаешь. Припомни-ка, что скоромного ты ела с тех пор, как с Трофимом простились? А-а-а…то-то… кроме черняшки, да травяного чая, почитай ничего и то, только три раза в неделю. Если бы так в деревне жить, то давно ноги протянула бы. А так, смотрю и радуюсь на тебя. Румянец во всю щёку играет, будто пирожок нарумяненный.
Раннее утро в зимней деревне было мало голосистым. Народ попадался редко, да и те, что попадались, были не очень приветливы. Да и вправду, какая такая нужда могла из родного дома выгнать почти что за неделю от Великой Пасхи? Но учитель словно и не видел косых взглядов местных жителей.