--Ну и память у тебя, прямо хоть историю изучай.
--Почему, думаешь, всё помню?! А у меня, милый, как у всех нормальных стариков, что было много-много лет назад, то, поди ж ты, аж до мелочей помню, а то, что надысь сделала, могу напрочь забыть.
--А что ж они после не вернулись, бабуль?-- Спросил я, не особенно веря, в то, что в наших местах были какие-то возмущения крестьян… и всё то, что «несла» мне старая женщина.
--Да как же, батюшка, в селе Тимошкино, где жила наша хозяйка, она такое устроила, что о возвращении не могло быть и речи. Солдаты тогда так наших мужиков отутюжили, что тех, кто после этого идти не смог, грузили на телеги, тут же отнятые от семьи и увозили у всех на глазах, но куда -- никто не знал.
Ну, вот и остались мы с нашей мамой вшестером. Без мужиков-то как надел обрабатывать? Работали мои сёстры вместе с мамой будто каторжные. А кто поможет? Бабушка с дедом совсем немощными стали. А у остальных своих дел хватало. Хоть, конечно, и жалели нас, да что от этого проку. Матрёша с Варюшей уж на выданье были. Только приданое у них бедное, да почитай, что не было вовсе. Матрёша обычная была, вот правду говорят, что с лица воды не пить, поэтому и не копалась. Только Ванятка посватался, сразу и вышла. У Ванятки семья крепче нашего жила, они двоих мужиков от этой потасовки уберегли, с этого их дела в ту пору и шли. У них, конечно, не так шибко зажиточно, если сравнивать с нами до того, как папанька во всё это попал, но все же лучше нашего положения, которое хошь не хошь, а барыню разозлило. Ох и впали мы тогда в такую немилость, что думали не оклемаемся. Вот Матрёша с мамой и радовались такому счастью. Хотя и понимали, что работы по дому будет больше, а рук меньше. Мы, малые совсем, бегали радостные и гордые за Матрёшу. А Варёша – это самая красивая из сестёр, от чего–то грустной была. У неё от парней отбоя не было. Особенно по вечерам у нашей калитки парни, словно мухи на мёд, слетались. Кто с балалайкой придёт песни жалостливые петь, сядут на завалинку, ну и давай вытягивать, а семечек нашелугают, аж нога в шелухе тонула. Сначала мамаша наслушаться не могла, даже слезу пускала, а потом уж так доняли, что сил никаких не стало. Она тогда Вареньку посылала выпроваживать гостей непрошенных. А у Варёши разговор короткий, либо по добру по здорову уходите, либо ведром холодной воды угощала. А потом у них с мамой долгий разговор затевался. Девка, Варенька, была приметная, да и возраст тоже подпирал, вот и уговаривала мама её выбрать себе суженого. Шестнадцать годков ведь не шутка, можно и в старых девах остаться.
На ту пору объявился у нас в селе пришлый хромоватый кузнец. Кузню себе срубил на краю деревни, выкупив у барина право на работы, да стал около проезжей дороги молоточком стучать. Селянам нашим он как–то сразу не приглянулся. Люди к нему хоть и шли, но относились с недоверием. Никому вроде плохого ничего не делал, но и слова доброго от него тоже никто не слышал. Вот и сторонились его. А наша Варька как заговорённая, стала именно на этого кузнеца заглядываться. Он для неё по всему старым, да неприметным был – не пара, да и только! А она знай своё, как сума сошла. Ему в ту пору лет за тридцать было, увечный, да чернявый. Небольшого роста, щуплый, но жилистый, лицом тёмный, с темно–зелёными глазами и носом с большой горбинкой, а ручищи будто лопаты. Мы все дивились, чего наша Варька в нём нашла?! Сама высокая, статная, русая коса в руку толщиной, черноглазая, курносая, брови чёрные и высокие, загибались тонкой дугой. Ну не девка, а прямо картина живая. Даже барчук на неё заглядывался, но в то время мы ж не холопы были, а баловать – грех большой. Глядеть – гляди, а рукам воли не давай. Все нашей Варёшей любовались, а кузнец ентот хоть те что. Даже голову в её сторону порой не повернёт. Вот она нервничала! Гордость её была сильно задета.