Я, не переставая удивляться, протянул свои не сильно мозолистые руки, ладонями вверх, показывая, что у меня ничего не спрятано. Хоть моя работа и отложила на них свой отпечаток, но мозоли от руля были мягкими и едва заметными. Дед взял их и перевернул тыльной стороной, после чего стал тыкать грязным пальцем в мои. Мои руки имели странную и характерную особенность. Средний палец и мизинец до такой степени изгибались, что при наклоне остальных они смотрели друг на друга. Такая кривизна была наследственным знаком по материнской линии. Даже жена после свадьбы, стараясь проделать массаж, удивлялась такому заметному дефекту. Она постоянно гладила руки, чем вызывала тёплое ощущение душевной близости.
--Анют, ведь это он? Скажи, скажи!? Да? Ты только глянь на его руки! Ведь ты же его видела! – Возбуждённо говорило поднявшееся на высоту табурета приведение и подлетевшее к столу.
--Папанечка, успокойся родимый, а то гляди, не ходишь уже, летаешь. – Забеспокоилась сердобольная дочь.
--Нет, ты только скажи и всё! – Не унимался прозрачный дед.
--Да, его это руки, его! – Сказала женщина и отвела глаза. – Только что с того?
--Сперва ты должен слово дать, что если сможешь, то уведёшь проклятие с нас, а если нет, то забудешь о нас и о разговорах, которые здесь вести будут, как о сне и не кому говорить не станешь. Подумай прежде, а то в жизни всякое бывает, слово не воробей, если вылетит, то уж не поймаешь. – Быстро заговорил возбуждённый прозрачный старик.
--Чего думать-то, если я здесь перед тобой сижу. Раз пришёл, значит, намерен до конца идти. Ну, уж если боишься, что кому я чего сказать могу, то это вовсе напрасно, потому как в таком случае, меня первого люди в белых халатах за высокий забор определят. Так что по любому получается, никому ничего не скажу ради, хотя бы самого себя, ну и данного слова этим вечером.
--Вот такой ответ мне подходит. А теперь представь, что ты телевизор, а я палка, через которую сигнал идёт. Пришло время, смотреть станем, давай руку. Э, да ты глаза-то закрой, чем смотреть-то станешь? А как правда тебе вся откроется, тогда и думать станем.
Я с ухмылкой подал Трифону руку, поджидая неведомого подвоха, и закрыл глаза. Сквозь них пробивал ослепляюще-яркий свет керосинки и мешал расслабиться, потому, на сколько было возможно, мне просто пришлось немного откинуться на стул, чтобы избавиться от назойливости яркого света. Пробивающий и слепящий свет даже через закрытые глаза стал расплываться и на удивление принимать форму плотного белого шара. Потом, в нём маленькой растущей точкой стало образовываться живая картинка, взаправду напоминавшая старый фильм. Люди ходили, говорили, затем ночь сменяла день, дули ветра, падал снег, и всё снова оживало и расцветало. Вот, наконец, изображение расширилось ещё больше и я увидел лицо молодого парня, который сидел с черноглазой красавицей одетой более чем странно. Её чёрные огромные глаза были даже по конструкции своей грустного вида и представляли собой два огромных чёрных омута, где можно было не только утонуть, но и раствориться без остатка, при желании осчастливить такую Несмеяну. Когда девушка делала слабые попытки улыбнуться из вежливости, они словно жившие отдельной жизнью от всего лица оставались не то чтобы нетронутыми, а даже печальными. Две широкие полудуги бровей, едва смыкавшиеся у переносицы, создавали впечатление границы омутов и не давали возможности отвести взгляд от этой немыслимой влажной черноты на узком маленьком личике. Своей загадочной грустью она просто приковывала внимание, не давая шансов на то, чтобы не желать разгадать её тайну. Как будто испуганная птичка, вдруг, попавшая в неволю, она крутила головкой, пытаясь отыскать кого-то, но не могла найти. Шум, песни, разноголосье звучало с такой силой, что создавалась иллюзия моего участия на этом празднестве. Большой длинный стол ломился от разнообразной еды и выпивки. Люди радовались, плясали и пели, старались перекричать друг друга, бурно что-то обсуждая. Только через некоторое время я понял, что это празднуют осенние свадьбы. И это не просто праздник на одну-две семьи, а именно на несколько. Потому, как молодые сидели во главе стола, и их насчитывалось около пяти пар. В душевном отношении к своим работникам, тамошнему барину было не отказать. Он не только позволил бурное гуляние своим крестьянам, но и сам лично с барыней и местным батюшкой пришли ещё раз поздравить молодых, чем вызвали умиление и ропот благодарности от такого знака внимания. Выпитый стакан самогона и взятый на закуску огурец с крестьянского стола, позволил людям забыть все прошлые обиды и признать своего барина и благодетеля лучшим из живущих хозяев. Детская наивность и непосредственность этих людей до такой степени умиляла, что раскрасневшийся от выпитого барин, наверное и сам поверил в свою исключительность среди живущих, потому, как сделав губы трубочкой, пообещал скостить налоги молодожёнам, а своему любимцу Трифону справить новую избу. Родители собравшихся молодых, да и сами молодожёны кланялись и благодарили благодетеля, подпихиваемого барыней под локоть и уводимого по причине большой нахлынувшей чувственности хозяина от выпитого за этот день. Песни и пляски обновились после ухода «кормильцев» с новой силой. Вот тут мои глаза снова встретились с глазами этой интересной и печальной девушки. Она, окружённая ореолом света, глядела прямо в мои глаза. Зная, что это лишь прошлое и в действительности она не может меня видеть, я всё равно не смог отделаться от их наваждения. Она, почему-то в ореоле света смотрела прямо внутрь меня, не позволяя ни отвернуться, ни отвлечься на что-то другое от её притягательного взгляда. Оказалось, выше моих сил самому оборвать это любование немыслимой чернотой зыбких омутов. Меня влекло и засасывало туда. Всё, что я раньше видел не имело ровным счётом никакого значения. Кружение свадьбы захватывало пением и плясками раздающимися с разных сторон и, понесло в водоворот, как, вдруг, так просто и одновременно очень сложно понять, но я просто моргнул. Только и всего потребовалось, чтобы избавиться от такого сильного наваждения. Свет пропал, чёрная трясина глаз снова выглядела удручающе грустно, особенно на фоне своего жизнерадостного, такого здорового и пышущего здоровым весельем жениха. Моё же бедное сердце бешено колотясь давало знать о том, что жизни уже ничто не угрожает, а эта томная печальная невеста не просто так прятала свои прекрасно—чудесные глаза. Я понял, что она знала о своей неимоверной силе, скрытой в таком манящем взгляде и старалась, как можно тщательней её скрывать. «Откуда же она пришла в соседнюю деревню? И почему такая жестокая судьба ей уготована?» -- Только успев родиться в голове вопросы сразу давали визуальный ответ. Словно у экрана телевизора, управляя не пультом, а лишь полётом мысли, просматривал по своему желанию события жизни другого, давно живущего человека.