--Я оставлю, только вот просто так не смогу.
--А денег-то у меня и нет, хороший барин.
--Что же это? Людям только за деньги помогать можно что ли? – Возмутился хозяин. – Лучше скажи, что делать умеешь.
--Так прямо и не скажешь – всего понемногу. Мамаше по дому прибираться помогала, за хозяйством приглядывала, курей, да гусей гоняла.
--Раз так, то пойдёшь ко мне за гусями приглядывать?
--Пойду, а чего не пойти, коли люди такие, хорошие здесь проживают. – Боязливо, но в тоже время с радостью согласилась девочка.
--Только не плачь, потому, как они больно щиплются. – Предупредил хозяин.
--Этого мне вовсе не страшно, они только того щиплют, кто им не нравиться.
--А ты, значит, обязательно понравишься?
--А как же иначе!? Да меня и щипать-то не за что, кожа, да кости. Вот таким, вроде вас есть чего бояться – вон каким приметным вымахал. А мне только прутик взять, дорогой господин, и я готова. Знайте, только во время кормить, да спать укладываться позволяйте.
--Уж на счёт этого не сомневайся, всё как надо устроим. – Снова довольно ухмыльнувшись в усы, договорился барин о работе с малолетней сиротой.
--Артемий Семёнович, поехали? – Послышался зычный голос здоровенного мужика в потёртом картузе и довольно поношенной фуражке, но зато до блеска начищенных сапогах.
--Пойдём, только Глаше скажи, что у нас столоваться ещё одна работница станет. – И снова, обращаясь к девочке, продолжил. – Как хоть зовут-то тебя, матушка?
--Дык, Марьей кличьте.
--Слыхал, Марья теперь гусей пасти станет, потому Кузьку можно в кузню к Мирону учеником отпускать, пришло время. Он давно уже проситься, а замены всё никак не находилось – вот теперь пускай радуется.
--Как скажите, барин. – Ответил кучер и бросился в сторону большого дома. Вскоре за ним выплыла небольшого роста полная улыбчивая женщина.
--Это что ль Марья-то? – Удивляясь, спросила она, с интересом поглядывая в сторону худенькой девочки важного вида, с большими необыкновенно чёрными глазами. – Она хоть чья у нас будет?
--Ничья, сиротка она, Глаша. Приюти её, да накорми, а потом с работой познакомь, а мы и так уж заболтались, пора. – Тут же вскочив в коляску и забыв обо всём, стал озираться в поисках кучера. – Пахом! Где ты бродишь, окаянный, сам знаешь, ехать пора.
Как только Пахом взобрался на козлы и взмахнул кнутом, коляска с быстротой ветра сорвалась с места и понеслась по просёлочной дороге, оставляя за собой лишь долго не оседавший пыльный след. Мальчик, который открывал ворота, тут же выбежал на улицу, чтоб ещё раз посмотреть на удивительно красивых удалявшихся животных.
--Во дают! Видать застоялись. – Деловито проговорил он, закрывая ворота. – А вы чего рот раззявили? Барин вон и дел нет?! Пошли сполнять, чего велено было.
--Ох, и грозный же ты Кузьма, не уж то в приказчики барские метишь? – Улыбаясь, потрепала по вихрам важного мальчишку Глаша и тут же переключилась на заботу о вверенной ей девочке.
--Ну, что Машенька, пошли, с хозяйством знакомить буду.
Девочка потупила свои огромные грустные глаза и направилась за женщиной, которой её поручили. От неё пахло вкусно пирогами, домашним теплом и уютом. Что жало впереди ребёнка боль ли, разочарование, новые потери – этого предположить не могла она, но более сильной боли от разлуки, чем она уже испытала, не могло уже произойти. Так, немного потупясь, Маша начинала свою новую, независимую не от кого жизнь.
--Вот и всё, на сегодняшнюю ночь хватит. Продолжение лишь вечером теперь. А тебе, милок, отсыпаться время настало – мне, по людским делам хлопотать. – Сначала услышал голос Трифона, только потом и увидел его самого.
--Жаль. – Произнёс я, прокручивая в голове ещё раз только что увиденное.
--Чего так? Никак жалеть стал кого? – Остановился Трифон, намеревавшийся минуту назад уходить по неведомо важным для него делам.
--Чего цепляешься? Жаль, что от начала до конца сразу просмотреть не могу. – Парировал я. – Будто нельзя всё одним разом просмотреть, даже как-то грустно становится на душе. Вот теперь думай, чего с девочкой приключилось.
--От этого не грусти, так даже лучше – будет время умишком пораскинуть. – Вроде примирившимся тоном проговорил человек, который ещё не так давно выглядел, словно приведение из ужастика.