Собрав с десяток человек, эти герои направились к дому барона и стали вести себя громко и вызывающе, с целью привлечь внимание, потому что слуги не открывали ворота и отказались позвать хозяина.
Тогда разъяренные 'шипы' начали настоящую осаду.
Собралась толпа. У нападавших нашлись сторонники, так как было известно, что кэлл Ивонд принадлежит коннетаблю. Где-то раздобыли лестницы и бревна, и высокая ограда зашаталась под тяжелыми ударами. Ворота не выдержали и треснули. Наши сорвиголовы влетели во внутренний двор и стали под картофельным и горшечным обстрелом слуг забираться на второй этаж, где были незащищенные решетками окна.
Но, к счастью, для обитателей дома к ним вовремя подоспели на помощь.
Это был хозяин, барон Ивонд, как оказалось, в это самое время его даже не было дома, а вместе с ним восседал на своей серой в яблоках великолепной лошади коннетабль Ничард Турмон.
Барон, как я уже сказал, принадлежал к числу его сторонников, хотя и занимал придворную должность хранителя королевского меча.
Коннетабль обратился с гневной речью к присмиревшим безумцам. Они, сконфуженные и пристыженные, вынуждены были оправдываться! Завязалась словесная перепалка.
Когда смысл выдвигаемых обвинений дошел до Турмона, он возмутился и объявил поведение всех пристуствующих недостойным звания дворянина и сказал, что он может поручиться в том, что кэлла Ивонда уже более саллы не было в Мэриэге, так как он ездил по его поручению в одну из провинций. Что касается подозрений в убийстве барона Равгада, он лично отвечает за непричастность своего друга к его исчезновению.
Напряжение, возникшее между сторонами, стало отступать. Люди Орантона вынуждены были принести свои извинения барону Ивонду и коннетаблю. Они заявили, что принц к их выступлению не имеет отношения и, что их оправданием служит лишь забота об исчезнувшем товарище.
Очень мрачно настроенный барон Ивонд и разгневанный Турмон, нехотя, приняли их извинения, и, кажется, сочли инцидент исчерпанным.
Я-то понимал, что сейчас столкновения ни коннетаблю, ни принцу вовсе не были нужны, но вот понимали ли это их люди?
Узнав о потасовке, в которой были замешаны мои друзья, я решил, что настала пора действовать, пока они дров не наломали, и снова оказался в доме Рантцерга.
— Вы бы оказали мне огромную услугу, если бы помогли разыскать одного человека.
— Кого вы ищете?
— Пропал наш товарищ, барон Равгад. Мы считаем, что это случилось той же ночью, которой убили эрц-герцогиню Акабуа.
— Мне уже известно о потасовке возле дома баронессы Ивонд. Но ее муж действительно здесь не причем.
— Вам что-нибудь известно об этом?
— Я знаю, что в ночь убийства Акабуа через Золотые ворота проехала карета, которую сопровождали четверо вооруженных людей, в числе их был небезызвестный нам с вами начальник Ночной Стражи Бэт Суренци. Человек, выполняющий всю грязную работу для короля, оставаясь в тени, по причине своего незначительного происхождения.
— Кого везли в карете?
— Это мне неизвестно. Но мое чутье сразу вызвало в памяти это мелкое событие, когда вы спросили про барона Равгада. А оно меня еще никогда не подводило.
— Сумасшедшее предположение. Но, если рассуждать, то кому барон Равгад мог понадобиться? Куда его везли?
Шельво Рантцерг развел руками.
'Бэт Суренци'? — я задумался.
Стоило, как следует, присмотреться к этому типу.
— Вы знаете, где он проживает?
— На улице Лупони, в шестом доме от угла с улицей Ленточников.
Три вечера к ряду я следил за Бэтом Суренци, и все безуспешно — он проводил их в праздном безделье, и, под конец, я уже стал сомневаться в причастности этого человека к исчезновению нашего товарища. Но на четвертые сутки мне повезло: к Бэту Суренци пришел человек. Это был маркиз Гиводелло.
Я занял весьма неудобную позицию возле окна его комнаты, с трудом удерживаясь за чугунную решетку, а ногами упираясь в очень узкий и покатый карниз над окнами первого этажа. На мое счастье, Суренци не потрудился закрыть ставни.
Скрипнула дверь, и вошел маркиз, хозяйским взглядом окинув комнату.
— Мое почтение, таннах Гиводелло, — приветствовал его Суренци, всем своим видом показывая наигранное подобострастие.
— Прохлаждаетесь, Суренци, — пренебрежительным тоном, таким, каким обычно великие мира сего обращаются к ничтожным, даже если в чем-либо зависят от них, даже если их жизнь порой зависит от них, сказал Гиводелло.