«Итак, не заботься о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждогодня своей заботы».
Эти слова из Евангелия от Матфея.
Мои родители всю жизнь жили надеждой на доброе будущее. Денег не копили, ничего не вычисляли. Отец если строил планы, то только творческие. А мама, с первых супружеских шагов начавшая жить жизнью любимого мужа, всегда была ему и самым благодарным зрителем, и самым строгим критиком, и самым верным другом.
Когда отец знакомил с кем-нибудь свою жену, он говорил: «Моя половина» — и добавлял: «Моя лучшая половина». И это были не праздные слова.
Когда я появился на свет, жить моим родителям со мной и четырехлетней маминой дочкой от первого брака Наташей было негде.
Театр снял для отца номер в гостинице «Метрополь». Сейчас международный столичный отель «Метрополь» принимает в свои роскошные покои именитых высокопоставленных гостей, богатейших постояльцев, владельцев многомиллионных капиталов. А для меня когда-то это был дом родной. Вот так-то!
Со стороны Театральной площади на уровне высокого второго этажа и сейчас видна каменная полукруглая балюстрада балкона, на который мама выкатывала меня в коляске, чтобы дышал московским воздухом.
Иногда отец, возвращаясь из театра, заставал свою семью в вестибюле гостиницы с коляской и чемоданами. Ждут какого-то важного иностранца — срочно освободите номер!
Отец звонил в дирекцию МХАТа, нас вселяли обратно.
Наконец, о радость, мы въезжаем в собственную двухкомнатную квартиру на Земляном валу (впоследствии улица Чкалова).
Накануне маминого дня рождения, первого в новой квартире, отец спросил ее, что она хочет получить в подарок. Тогда слава летчика Валерия Чкалова гремела повсюду.
— Подари мне Чкалова, — пошутила мама.
И вот — день рождения. Звонок в дверь. Мама открыла: на лестничной площадке стоял легендарный летчик.
— Поздравляю! Я — ваш подарок, — сказал Чкалов.
Оказалось, что Чкаловы одновременно с нами получили квартиру в этом же доме, только в соседнем подъезде. Оказалось, что Валерий Чкалов — восторженный поклонник знаменитого артиста Бориса Ливанова. Знакомство семей Чкалова и Ливанова быстро превратилось в близкую дружбу, почти ежедневные встречи. К моим впечатлениям об этом знакомстве я еще вернусь.
Мне уже минуло 37 лет, когда…
В этот вечер 22 сентября я поздно задержался, работая на киностудии «Союзмультфильм», где меня и застал звонок в дирекцию.
«Вася, — услышал я в трубке голос своей сестры Наташи, — приезжай прямо сейчас… только не гони».
Она звонила из больницы, так называемой «Кремлевки», куда несколько дней назад увезли из дома моего тяжело больного отца.
Полутемный больничный коридор, белые халаты врачей, пятна лиц, черт которых я не различаю.
— Ваш отец… Борис Николаевич… скончался.
Один белый халат надвинулся на меня. Я оттолкнул его. Стоящие за ним расступились.
Отец лежал навзничь, вытянувшись во весь рост. Белая простыня оставляла открытыми вытянутые вдоль тела руки и верхнюю часть груди. Глаза были закрыты. Мама неподвижно сидела на стуле в изголовье кровати. Рядом стояла моя сестра Наташа.
И произошло то, чему я и сейчас не могу найти разумного объяснения.
Всем телом, вытянувшись, я лег на тело моего отца, сжал между ладонями его голову и, глядя в его безжизненное белое лицо, стал его звать:
«Отец, вернись! Ты ничего не сказал мне… Не попрощался… Прошу тебя, вернись! Вернись!»
И тут я внезапно ощутил, что какая-то сила истекает из моей груди, из живота, из всего меня, словно вода, туда вниз, в лежащее подо мной неподвижное тело моего отца.
И вдруг тяжелые сомкнутые веки его дрогнули, и на меня взглянули такие любимые глаза его, зеленоватые, цвета морской волны, с золотистыми искрами по радужке.
Оттолкнувшись руками и не отрывая взгляда от отцовских глаз, я сел на край кровати. Как только отец открыл глаза, мама, вскочив, схватила обеими руками его ладонь и так замерла.
И мы услышали голос отца, спокойный, ровный:
— Все кончено. Прощаемся. Прощайте. Привет всем.
— Спасибо тебе за мою жизнь, — отозвалась мама. — Я была очень счастлива с тобой, Борис.
Мама стала медленно опускаться на колени у кровати. Потом она мне скажет, что отец с такой силой сжал ее ладонь, что она оказалась на коленях скорее не от душевного порыва, а от болезненной силы отцовского рукопожатия.