Дорант не мог выкинуть из головы крамольную — учитывая его обязательства и обязанности — мысль, что практически всем погибшим и пострадавшим было на самом деле совершенно всё равно, кто возглавляет Империю: спесивец ли из дома Аттоу, или же Его Императорское Величество Йорриг Сеамас, седьмой этого имени. Крестьянам и прочим податным как при том, так и при другом до́лжно было нести подати одним и тем же дворянам, или же арендаторам, выкупившим подать у дворянина. Размер подати мог измениться разве что на долю невеликую, поскольку зависел прежде всего от размера участка и его урожайности (ну, или от того, сколько рыбы или дичи водилось на нём) — повышать его больше значило остаться без податных, которым в Марке всегда было куда убежать. Боевым слугам лучше всего жилось тогда, когда не было войны, где их легко могли убить, а работа их в мирное время сводилась к сбору и вывозу подати. Дворянам по большей части обмен жизни на возможность — всего лишь возможность — подняться по сословной лестнице тоже был не особенно выгоден.
Жили бы и жили, да вот…
От этих мыслей выражение лица Доранта было кислым и недовольным. Помянутый же Йорриг Сеамас не замедлил появиться за правым плечом, а затем и выдвинуться вперёд, и заметить раздражённо:
— Чем вы недовольны, комес? Ведь мы победили, и славно победили!
Дорант не готов был произнести вслух, что было у него на уме. В опалу было ещё рановато.
— Я думаю, насколько я плохой полководец, ваше императорское величество.
— Не понял? Битва прошла именно по вашему плану, и победа ведь не чья-нибудь, а ваша?
— Я сделал несколько ошибок, из-за которых мы потеряли много людей. Во-первых, я поздно дал команду выдвинуть вперед телеги и поставить их позади пехоты. Во-вторых, мои гонцы не успели толком объяснить, для чего эти телеги, и у нас погибло много пехотинцев, которые взялись их защищать вместо того, чтобы отойти за них. В-третьих, я недооценил вооружение и выучку вражеской лёгкой кавалерии, и если бы не Харран, мы, скорее всего, проиграли бы битву. Он сумел сообразить, что надо повернуть дворян наперерез голове лёгкой конницы и задержать её. Большинство дворян и их боевых слуг пали, сам Харран при смерти, но благодаря им мне удалось собрать пехоту и заново её построить, так что остаток кавалерии врага разбился о неё. Но из-за моих ошибок у нас осталось слишком мало людей и коней, и это очень опасно для нас.
Император задумался. Было видно, что соображения, высказанные Дорантом, стали для него сюрпризом. Больше всего на него подействовало то, что Дорант не оправдывался, а взваливал на себя ответственность: в привычном для него мире дворцовых интриг это было, мягко говоря, не распространено.
— И что нам теперь делать? — Спросил он.
— У нас несколько сотен пленных, — ответил Дорант, — надо постараться привлечь их на свою сторону. Я уже распорядился, чтобы им обиходили раны и дали еду и воду. И нам придется брать Сайтелер, хотя я не думаю, что там осталось много людей в гарнизоне: нам нужно место, где оставить раненых и где мы сможем пополнить запас пороха. В Моровере его было всего ничего, а сегодня мы потратили намного больше, чем я рассчитывал. У нас ещё Фианго на пути. Я не думаю, что нам придётся его штурмовать, но на всякий случай лучше иметь запас. Сегодня мы победили в основном благодаря огнестрелу: не будь его, нас бы задавили числом.
— Да, — задумчиво отметил Император, — я видел, как в одночасье погибла почти вся тяжелая конница, и как наша пехота остановила оставшуюся лёгкую, а потом просто расстреляла вражескую пехоту. Мне кажется, Дорант, — и опять он милостиво назвал комеса Агуиры по имени, — вы придумали новую тактику, которая сломает привычный образ войны.
Дорант поклонился, принимая комплимент — а что ещё оставалось ему делать? Он не считал себя военным гением, прекрасно понимая, что из него, может быть, вышел неплохой тактик — но как стратег он был слаб. Его потолок — компанида, а Император заставил его думать за армию, пусть армия и была пока даже меньше числом, чем последняя компанида, которую он возглавлял.
К темноте стало ясно, что двигаться дальше их войско утром не сможет. Зато посчитали потери: убитых оказалось сто тридцать шесть, раненых — триста шестьдесят с чем-то, причём в ближайшие дни умереть должна была треть из них, а ещё треть уже никогда не встанет в строй. Из трех старых пушкарей погибли двое; хорошо ещё, пушки уцелели, хотя у одной снова расселся от первого же выстрела лафет.