— А это что за значок? — Спросил дука у проводника, показывая на маленькую звёздочку, затыкающую проход между горами.
— Тут у дикарей священное место, — ответил проводник, — мы здесь не ходим, чтобы с ними не ссориться.
— А как вы ходите? — Спросил дука.
— А вот здесь, — показал проводник извилистый обходной путь, весьма далеко уводящий от побережья — и очевидным образом приводящий к Фианго сильно позже, чем там окажутся галеры.
— Зато там дорога есть, — пояснил проводник, почувствовавший недовольство дуки.
— Ерунда, — сказал дука. — Пойдем коротким путём.
— А дикари?
— Плевать на дикарей. Что они нам сделают?
Плыть пришлось ещё больше суток: ветер поменялся, и галеры встали на вёсла. Но дука, воодушевлённый перспективой оказаться на твёрдой земле, даже блевал меньше, чем в предыдущие дни.
Наконец, они высадились. Берег был покрыт густой зеленью, сквозь которую тёк полноводный ручей, расширявшийся к морю поверх жёлтого песка. Галеры пополнили водяные цистерны сладкой пресной водой из ручья; плашкоуты разгрузили полностью и вытянули на берег: не было смысла тащить их до Фианго пустыми. Полтора полка вице-короля поделили на две части, меньшая из которых, числом в пятьсот человек, с мушкетами, пиками и протазанами, должна была составить пехоту. Гвардия же дуки Местроса, числом в триста пятьдесят бойцов, сгрузив с плашкоутов коней, принялась экипироваться. Глядя на это, начали одеваться в кожу и сталь, у кого что было, и сошедшие на берег пехотинцы.
С собой взяли ещё четыре фальконета на полевых станках, в них запрягли по четвёрке мулов.
На плашкоутах нашлись и телеги для обоза. Их загрузили порохом, пулями и скарбом. На каждую привезли с собой по вознице.
Всего получилось под тысячу человек, без очень малого. Дука счёл, что, учитывая качество войск, этого хватит против ополчения самозванца.
Остальные воины вице-короля остались на галерах как гребцы и абордажники.
Дука, впрочем, наглядевшись на них по пути, имел основания сомневаться в их боеспособности.
Ещё было человек сто челяди и всяких прочих невоенных, включая, например, того же проводника. Статус его был дуке непонятен: он был не дворянин, но вице-король настоятельно предлагал его внимательно слушать, как человека опытного и знающего. Что для дуки, вообще-то, было не по чести.
Тем более, что у него был свой опытный человек: каваллиер Сандайя, которого дука Местрос всегда брал с собой, если дела касались Заморской Марки.
Каваллиер Сандайя, во-первых, был дворянин, а во-вторых, прожил в Марке двадцать лет. В-третьих, он был учёный и написал четыре книги про Марку, объёмом в несколько сот страниц каждая. Дука Местрос, разумеется, их не читал (читать он вообще не любил, а ежели было необходимо, то у него был для этого очень талантливый слуга, умевший говорить на разные голоса), но весьма уважал трудолюбие и усидчивость дворянина, коему эти качества не были потребны для выживания.
Ай-Чет народа Го-Хейю сидел на плоском камне у дороги, тщательно расправив юбку и положив руки на колени.
Он был восемьдесят третьим Ай-Чет, но лишь седьмым после Великой Резни, которая оставила Го-Хейю без Ай-Маш и всех Ай-Муал. Ай-Муал почему-то сочли, что могут сами решать, кому из них быть Ай-Маш.
Они убили Ай-Маш Кагоола, вырезали всю его семью, а потом перерезали друг друга. А те, кто остался, пожалели об этом сразу, как только в дело вступил тогдашний Ай-Чет. Потому что он справедливо решил, что никто из тех, кто пролил кровь родни, чтобы стать Ай-Маш, недостоин не только этого, но и жизни вообще.
И тогда народ Го-Хейю остался вообще без Ай-Маш и Ай-Муал, руководимый только Ай-Чет, которые не могли и не имели права говорить народу, что ему делать — Ай-Чет только видят возможности, но не могут повлиять на то, какие из возможностей станут реальностью.
Но Ай-Чет могут изменять возможности, если реальность несправедлива.
Ай-Чет народа Го-Хейю, восемьдесят третий в народе и седьмой после Великой Резни, видел возможности. И сидел теперь здесь, на плоском камне у дороги, ожидая, какая из возможностей станет реальностью.
Он чувствовал, как приближается к Месту Памяти множество чужих душ, не родственных Го-Хейю. Он чувствовал их намеренья, никак не связанные с уважением к Месту Памяти — потому что они не знали о Великой Резне и о том, почему Го-Хейю оставили это Место и не стали больше жить там. Он чувствовал, что их намеренья связаны с другим местом, где также много чужих душ, не Го-Хейю.