Читал этот приказ и Небогатов; читали его также и командиры, и офицеры сдавшихся Японцам кораблей; тем не менее без боя были отданы неприятелю и броненосцы отряда, который вел Небогатов 15-го мая, и миноносец "Бедовый", на котором находился сам автор этого приказа, адмирал Рожественский…
Крови в бою было пролито много, но самое кровопролитие было сделано бесцельно, неразумно, нелепо; горький стыд Родины оказался совсем не смытым; и тяжким безумием с нашей стороны было делать этот исторический шаг, заранее зная себя не подготовленным к нему.
"Там, где раз был поднят русский флаг, он не может уже быть спущен"… Это историческое изречение Императора Николая І-го, который за сдачу фрегата без боя разжаловал в нижние чины всех его офицеров, оказалось в бою под Цусимой, как видно, настолько основательно позабытым, что первым должен был показать пример сдачи тот самый броненосец, который носил имя этого Императора… Одновременно с этим броненосцем сдались два другие, на которых никто из офицеров не пострадал… Все это является, несомненно, результатом упадка духа в нашем флоте. Анализируя этот прискорбный факт, капитан Кладо выразил по этому поводу в "Нов. Врем." за 1905 г. ряд мыслей, которые в сжатом извлечении сводятся к следующему:
Наши боевые суда без боя сдались. Факт позорный. Те, кто сдались, поступили прямо против устава, против морского евангелия, при чтении которого на корабле все обнажают головы. Но одни ли они виноваты, те, кто сдался? Нет не одни они… Перед ними в войну 1904-5 г. находился уже целый ряд других примеров, где преступления против устава одно за другим оставались безнаказанными.
Никто не оказался ответственным за ночь с 26 на 27 января 1904 г., когда наша эскадра преступно была оставлена на внешнем рейде П.-Артура без достаточной охраны ее от японских миноносцев.
"При обстоятельствах, совершенно немогущих быть оправданными", два из трех владивостокских крейсеров во время войны были посажены на камни; и это прошло для них безнаказанным.
Перед боем с адм. Камимурой наши владивостокские крейсера в ночь на 1-е августа 1904 г. шли неверным курсом, очутились к утру у берегов Японии, и были отрезаны неприятелем от Владивостока; в конце боя — "Россия" и "Громобой" предоставили слабый и поврежденный "Рюрик" его собственным силам в борьбе с неприятелем и ушли от него… Дело это осталось тогда замятым и не расследованным. Донесение об этом бое после получения его в СПб. умышленно было задержано на двое суток.
Незадолго до войны, да еще где, — в родных водах Балтийского моря, наши моряки потопили поврежденный ими броненосец "Гангут", имея полную возможность выброситься на песчаную отмель и спасти его. Дело это осталось совершенно нерасследованным; а причастные к нему лица безнаказанно продолжали идти вперед по служебной лестнице вплоть до Цусимы…
Перед глазами наших моряков изо дня в день демонстрировалась своеобразно организованная система в деле строительства наших судов и снаряжения их. Это была в своем роде высшая школа преступности, с формальной стороны искусно огражденная от придирок контроля.
При таком отношении к делу до войны и во время самой войны в морском ведомстве совсем почти не было ярких примеров для укрепления и воспитания на них в молодежи нравственного отношения к делу и чувства долга перед Родиной. Бессвязно бормотались только слова морского евангелия, но переход от слова к делу считался в ведомстве как бы необязательным для для всех, кто не носил имя "Ваньки"…
"Как ни поразителен с первого взгляда тот факт, что командиры и офицеры нашли возможным подчиниться приказанию Небогатова о сдаче", — пишет капитан Кладо, — "но в сущности они выказали тот самый взгляд на дисциплину, который в нашем флоте прививался личному составу неуклонно в продолжение многих лет; а именно: — "Не сметь рассуждать, чтобы начальство не приказывало; и раз оно приказывает, ответственность с меня снимается; а что из этого выйдет, — дело не мое"… Всякая личная инициатива, всякая решимость взять на себя ответственность, хотя бы для пользы дела, сугубо у нас преследовалась, раз только эта решимость шла наперекор приказам начальства. Можно было быть преступно бездеятельным, ленивым, можно было не стесняться с казенным сундуком, можно было быть замешанным в самых сомнительных делах, — все это спускалось, на все смотрели сквозь пальцы. Но указать, хотя бы в очень важных случаях, что начальство поступает преступно, что оно делает распоряжения, идущие в явный вред государству, — это не прощалось никогда. Из-за "нежелания обидеть" отдельных лиц делалось все и вся. Забывали при этом только одно, как много этим обижали Россию… Но где было о ней помнить: она не мозолила глаз; она не обивала министерских порогов; она не высказывала своих обид; она молча сносила все, что взваливали ей на ее многострадальную спину эти люди, близорукие люди, забывшие свой долг перед Родиной. Вот и пожали то, что посеяли… На "Рюрике" оставался целым один только флотский офицер, половина команды выбыла из строя, и все-таки крейсер успели потопить; а здесь, на броненосцах "Сенявин" и "Апраксин", были все живы и здоровы, как сообщал об этом главный морской штаб, а корабли позорно были сданы врагу… Так влияло на слабых, колеблющихся и неуверенных в себе, все то нехорошее, что они перед собою видели, как пример для подражания. Но не одни слабые были на эскадре, были и сильные, были и герои, перед самоотверженным подвигом которых следует преклониться. И этих сильных нашлось гораздо более чем слабых. На броненосцах, погибших 14 мая днем и вечером, работа машин и стрельба не прекращалась до самого последнего момента погружения их в воду, когда весь персонал корабля ясно сознавал уже свое бессилие — предотвратить гибель судна. Честь и слава этим людям, гордым и сильным духом! Их не сломили ни тяжелая обстановка труда во время боя, ни самые пагубные влияния, среди которых протекла их жизнь… Нравственную силу и честное сознание долга они нашли в самих себе"…