— И эта катетеризация, — спросила она каким-то неожиданно тонким голоском, — вовсе ничего не дает?
— Это очень важное обследование, — пояснила я. — Но вашего состояния это не изменит.
— Понятно, — сказала мама Роза.
Выражение почтительного подобострастия, как плохо приставшая эмаль, вмиг слетело с нее. Она смотрела на меня, и у нее был взгляд покупательницы, которую уже не раз обсчитывали в бакалейной лавке, и теперь она не знает, чего ждать от этого нового продавца.
— А вы, доктор, что посоветуете? — спросила она.
За весь день это была единственная светлая минута: я перестала быть «милочкой». Мама Роза произвела меня в доктора.
Я посоветовала ей выписаться из больницы. Дома отдыхать побольше. Избегать волнений. Принимать дигиталис и постараться протянуть как можно дольше.
И тут мама Роза тяжело запыхтела.
Нет-нет, не пугайтесь! Это отнюдь не было предвестником сердечного приступа, просто мама Роза прикусила губу и пыталась дышать носом.
— А, чтоб им пусто было! — неожиданно закипая гневом, воскликнула она.
И встала с постели. Пыхтя, прошлась по комнате. Меня охватил ужас. Она шагала поступью боевого коня, но целью ее оказался шкаф. Мама Роза отворила его, вытащила оттуда белье и платье и оделась. Я попыталась помочь ей, но она оттолкнула меня.
— Что вы собираетесь делать? — спросила я.
— На обратном пути сын еще раз заглянет сюда, — сказала она. — Вот и отправлюсь восвояси.
Она кончила одеваться и присела в кресло. Взгляд ее снова уперся в окно.
— Выходит, господин профессор — врач неважнецкий? — спросила она.
— Напротив, он врач лучше некуда, — сказала я.
— Значит, как человек, непорядочный? — спросила она.
— Все это не так просто, мама Роза, — сказала я.
— Ладно, я ведь тоже разбираюсь, что к чему, — сказала мама Роза. — Наверно, я зря хлопотала за него перед сыном?
— Наоборот, вы сделали очень доброе д ело, — заверила ее я.
Она опять встала и принялась укладывать в чемодан свои
вещи. На сей раз дозволила мне помочь ей. Две банки компота, стоявшие между оконными рамами, торжественно вручила мне. И снова села, уставясь в окно. В палате слышно было только ее пыхтение.
— Одному я рада, — чуть погодя воинственным тоном заговорила она.
— Чему же вы рады?
— Что о вас я тоже успела рассказать сыну.
— Обо мне? Но что именно?
— Правду, — отрезала она с видом, не терпящим возражений. — Что ты, детка, тут самый порядочный человек из всех.
Ну вот, я уже и в «детки» попала, и удостоилась обращения на «ты». Поверьте, я была отвратительна себе в ту минуту.
— И видишь, до чего я права оказалась, — продолжала о на. — Ведь я как раз и говорила сыну, что…
— Прошу вас, мама Роза, — насилу произнесла я, потому что голос у меня прерывался. — Пожалуйста, не надо меня хвалить.
— Говорить правду — не значит хвалить, детка моя.
— А что, если я вовсе того не заслуживаю?
Мама Роза многозначительно прищурилась.
— Зато мой сын считает по-другому. Он сказал, что на обратном пути хотел бы познакомиться с тобой. Надеюсь, ты рада, детка.
Я встала.
— Мне надо идти, — сказала я. — Дядюшке Холлендеру плохо.
И я сбежала.
У истеричного Холлендера всегда было множество жалоб на самочувствие, однако в больницу он лег лишь затем, чтобы иметь возможность целыми днями рассказывать там о своих болезнях. Сегодня на очереди были неполадки с мочевым пузырем. Сидя у его койки, можно было обозревать весь коридор. И вот я увидела вдруг, что там вокруг чемодана мамы Розы выстроились трое: товарищ Ш., старшая сестра Белла и мама Роза. Вся троица смотрела на меня, и разговор шел явно обо мне. Затем старшая сестра направилась в мою сторону.
По счастью, в палате было два выхода. Я не дала Холлендеру докончить фразу, прошмыгнула в задний коридор, а оттуда — во вторую женскую палату. Старшая сестра Белла, не заметив меня, поспешно прошла мимо. Я чуть подождала и выбралась из палаты, но к тому времени старшая сестра успела пройти коридор до конца, повернула обратно и увидела меня.