– А впрочем… Ты чаёк-то завари да разлей. – кивнул он на закипевший за время моего рассказа чайник.
– И так, рассматривая всю совокупность фактов,– говорил он тихо, казалось, для самого себя, помешивая ложечкой в чашке чай: – Приходишь к выводу о непостижимости происходящего, состоянии, когда логика отказывается объединить события причинно-следственными связями, из-за их полного противоречия всему жизненному опыту…
Анатолий Иванович с усталой улыбкой глянул на меня:– По сути, вся наша жизнь протестует, таким образом, ведь непостижимое отрицает накопленный за всю жизнь опыт, а, значить, и саму жизнь, скопившую его – зачем жил ты, если всё, что приобретено тобою не даёт тебе возможности понять происходящее, и оказываешься ты в роли неразумного, ни чего непонимающего ребёнка.
Утомлённо вздохнув, он замедленным движением помассировал веки, покрасневшие от бессонной ночи, и досадливо поморщился:
– Может, я непонятно говорю? Я и сам многого не понимаю, поступаю, как и Ерёменко, то удрал от непостижимого и забыл о нём, выбросив из памяти, или пытаясь выбросить, защищая себя, свою психику от перегрузок… Впрочем, надо работать, а это всё пока не то…– вдруг совершенно неожиданно прервал он сам себя, так и не сказав, чем же это его поступки похожи на поступки Ерёменко. Шутливо подмигнул мне:
– Есть факты, их надо проверить. Так или нет?
– Так точно. – насторожено улыбнулся я ему в ответ.
– А факты весьма неприглядные, – он удобнее устроился за столом, опершись на локти, и раскрыл принесенную папку, доставая оттуда листы бумаги, густо покрытые машинописью:
– Должен тебе сообщить, что, судя по этим документам, мы с тобой позволили внедриться в одно, из занимающихся важными оборонными исследованиями учреждение Города, агенту враждебной разведки.– говорил он, просматривая и складывая стопкой документы:
– Это данные нашей агентурной разведки. Они указывают, что уже приблизительно с конца мая этого года, были засечены объекты, заинтересовавшие разведку противника. Вот, после этого, и начался у них шабаш с агентами и резидентами, который мы с тобой прозевали. И, по имеющимся данным, в середине лета, им удалось на кого-то выйти. На кого-то, кто непосредственно занят с объектами.
Отложив бумаги, глянул на меня: – Мне, почти весь день, пришлось давать отчёт и оправдываться перед коллегами из Центра, доказывая им, что ни один из НИИ не имеет к этим объектам ни какого отношения. И ни в одной из зон оборонных исследований нет утечки информации.– озабоченный, он потёр подбородок: – Кажется, они так и не поверили… Так что сегодня ночью нам с тобой поспать не придется, принято решение провести полную проверку информационных зон.
Сказать, что меня обрадовала эта перспектива? Перспектива всю ночь проторчать над составлением опросных листов для программистов, извращаясь в изобретении наиболее каверзных вопросов? Всю ночь нюхать архивную пыль, ворочаясь в старых делах… Вероятно, более нудной и рутинной работы, чем полная проверка информационных зон, не существует. И, при этом всём, предельное внимание к каждому слову, к каждому подобию в описании явлений, местности… Моё настроение сразу упало, что немедленно отразилось у меня на лице. Анатолий Иванович, понимая моё настроение, сочувственно шевельнул плечами:
– Ни чего не поделаешь, это важнейший этап нашей работы, нам так или иначе, пришлось бы заняться этим, после всего случившегося. Но ты не огорчайся, завтра утром, если ещё будешь способен о чём-то думать, кроме отдыха, попробуем слетать вертолётом на этот кордон. Как там его? – он досадливо поморщился: – Закажем вертолёт на завтра.
Анатолий Иванович таки подсластил горькую пилюлю, наверное, в этом и заключается талант работы с людьми, – когда даже неприятная работа становится удобоприемлимой, назвать её приятной у меня язык не повернулся.
Глава 4
Торопливо лопотят вверху лопасти вертолётного винта, кемарю я после бессонной ночи в тряском уюте маленького вертолета. В накатывающейся на меня временами дрёме, лопотание винта превращается в чьё-то торопливое бормотанье непонятное и тревожное.
Проплывает внизу чёрный зимний лес, укрытый кое-где серо-голубыми пятнами снега, тающего под напором обычной у нас декабрьской оттепели.