Донеслось до меня из-за кустов, а я уже, бросив всё казённое снаряжение, мчался, шлёпая со всей силы по грязи, вслед за Мюнецем, совершенно не представляя, что буду делать, если удастся мне его нагнать. Отбежав в горячке метров сто, я остановился, соображая, куда мог побежать дальше Мюнец на своих вихляющих коленках, число суставов не которых, вероятно, выросло.
А на какой ноге.– мелькнула невольно шальная мысль, поморщившись, от неуместной её глупости, я медленно пошёл вперёд.
В общем-то, не особенно выбирая направление, среди кустарника метра на три, четыре взметнувшего вверх голые, как удилища, свои ветви. Рос он очагами, метров по пять диаметром. Расположившимися неправильными пятнами на расстоянии от десяти до пятнадцати метров друг от друга. Часто из середины такого очага торчала вверх чудовищной толщины трухлявая колода, источенная множеством дупел, раскинув далеко в стороны обломки толстых ветвей с безобразными наростами, – жалкие останки лесного колосса, погибшего невесть когда.
Шёл я довольно долго во власти какой-то заторможенности, без мыслей, в каком-то странном отупении. И только чавканье грязи под ногами, да моё тяжёлое дыхание нарушало окружающую тишину. И вдруг, вдали, на одной из чудовищных ветвей, торчащей среди кустарника колоды, я увидел нечто, издали ещё неузнаваемое, но тревожащее и пугающее непонятной розовизной своей и легчайшим движением в фотографической неподвижности, парализовавшей всю округу.
Первым моим движением было – бежать назад, бежать без оглядки. Встреча с Лешим, с Мюнецем не оставляла сомнения в опасности любой встречи здесь. Но мысль о том, что за Мюнецем-то я и послан, и что каково там Анатолию Ивановичу лежать в грязи без большой берцовой… Поёжившись невольно от нехороших предчувствий, я направился на встречу предстоящему испытанию.
И чем ближе я подходил, тем сильнее охватывала меня робость и невольное желание повернуться и убежать. Ибо, чем ближе я подходил, тем яснее становилось – на ветви сидит девушка, невероятно красивая и совершенно голая…
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
*Анатолий Иванович допускает неточность, Мюнецем похищена большая бедренная кость, но, вероятно, Анатолий Иванович из-за боли и неожиданности перепутал, что вполне простительно в такой ситуации.
Глава 8
Став под самой ветвью, я совершенно смутился, стеснённый её наготой, и её смущением, когда, увидав моё приближение, потупила она целомудренно взор свой. Стыдливо кутаясь в свои густые пепельно-русые, редчайшего платинового оттенка, волосы необычайной длинны и невероятной красоты. От легчайшего её движения свивались они в живописные локоны и тут же распадались, непрерывно переливаясь и струясь, укрывая серебристыми волнами своими, нечто, что, чуть просветившись сквозь их струи своей желанной розовизной, родило во мне густой вал жара, запульсировавшего красным туманом у меня в глазах, враз испепелившего все мои мысли и желания,
Стоял я в нескольких метрах от неё, ковыряя, почему-то в смущении, по-идиотски, носком сапога грязь, не в силах не только отойти, но и поднять взгляд на неё. И только боковым зрением, самым уголком глаза, улавливал, под судорожные толчки сердца, как просвечивается сквозь пышные волосы белизна её выпуклого бедра… Как чудо была она прекрасна…
– Ну, чё..? Долго ещё мяться будешь? – раздался звонкий капризный колокольчик её голоса: – Надоело! Бери меня, добрый молодец, в руки сильные и неси..! – в голосе её зазвучала капризная требовательность: – Ну, бери и неси, куда-нибудь! Куда там нести положено? А? – жиганула она меня лукавым взглядом своих изумрудно-зелёных глаз.
Оторвавшись от ковыряния грязи, я вглядывался в неё, вглядывался без отрыва и с таким наслаждением, как истомлённый жаждой в пустыне путник приникает к прохладному источнику. В личико её прекрасно чистое, капризно вздёрнутый точеный носик, коралловые губы, от одного вида которых у меня сладостно заныло сердце, и ослабли коленки. И, не в силах противиться её желаниям, подошел я и протянул руки. Как чудесная рыбка скользнула она мне прямо в объятия, обхватив за шею. Одурел я тут совершенно, не соображая ни чего, стоял пень, пнём и пялился, пуская слюни, не веря своему счастью, на неё, такую близкую у меня в объятьях, неправдоподобно лёгкую, бесстыдно нагую… А она хохотала, заливаясь золотыми колокольчиками, молотила розовыми нежными пятками воздух…