– Туманный объект …– чей-то растерянный шёпот донесся до меня в стоящей полной тишине, казалось, исчезли все звуки.
– Похоже. – тихо протянул подполковник. Они все явно были знакомы с чем-то подобным. Подполковник повернулся к телеоператорам:
– Удалось ли заснять?
– Освещённость неважная. – отозвался один из них, не отрываясь от камеры, увлечённо уставившись на лежащую в полной неподвижности «тарелку» – претерпевший столь непонятные эволюции бывший «утюг».
Вдруг вздрогнула его поверхность. Подскочила «тарелка» на метр, два в воздух, зависнув там, на неуловимо короткий миг, и, медленно повернувшись, плавно, но стремительно рванула вверх, почти мгновенно растаяв в беспредельной голубизне уже давно очистившегося неба. Подполковник бросился к локатору:
– Вы сопровождаете его? Следите? – кричал на бегу.
Кто-то из офицеров спросил– А кто внимание обратил, – когда исчез страх?
Все сразу оживились, припоминая. Ведь, не смотря на всю суету у «утюга», которая, казалось бы, не оставляла ни для каких эмоций места, страх оставался, он был всё время, выдавая себя лихорадочной спешкой, нервной дрожью пальцев, напряжённостью, сковавшей мысли, замкнувши их на непосредственно происходящем, когда сама мысль о будущем пугает непрогнозируемостью. По общему мнению, после недолгого совещания, страх достиг максимума в момент поглощения Евгения Шторма.
Офицеры начали припоминать, кого и когда покинуло странное это напряжение, и после недолгих уточнений, пришли к выводу, страх исчез, после того, как поглотила «амёба» Шторма. А на конечном этапе, перед самым отлётом, он внушал уже только интерес, по крайней мере, отлёт ни кого не испугал. Все, почему-то, были уверены в благополучном исходе этого полёта, и даже Никаноров пытался выдать свою стрельбу за эксперимент. И хоть все вежливо промолчали, Володька решил, что все приняли его за труса и паникёра – умея высмеивать других, он сам с ужасом увидел себя попавшим в очень удобное для осмеяния положение и начал неловко оправдываться, краснея и смущаясь.
Я только усмехнулся –– вот типичный пример невольного нашего эгоизма, каждый старается выглядеть в глазах других пристойно, но редко думает о самих этих других. А ведь, если Володька хоть за пистолет схватился от страха и желания помочь Шторму. То, судя по мне, у остальных сил даже на это не хватило, и стояли мы, как кролики перед удавом, совершенно беспомощные. Но Никаноров думал только о себе, решив, что остальные даже не испугались.
-- Интересно, когда он вернётся? – выразил кто-то общий интерес. Почему-то все мы были уверены, что Женя управляет «утюгом», являясь пилотом неизвестного аппарата. Вопрос вызвал оживление, посыпались догадки о возможных маршрутах его полёта, упоминались ближайшие и отдалённые шикарные рестораны, курорты и пляжи.
– Эх, я бы …– мечтательно вздохнул, оживившись, Володька и добавил с укором – Нехороший, всё таки, Жека человек, мог бы ещё кого взять.
Офицеры рассмеялись – Тебя к тёще на летающей тарелке с голубой каёмочкой подбросил бы.
Володька был уже в своей привычной роли. Подполковник, вернувшись от радиолокаторщиков, недовольно взглянул на него
– Хороший, нехороший, а взыскание получит наверняка – знаешь, как обращаться, так это ещё не повод мчаться без приказа неизвестно куда.
За разговорами прошло не так уже и много времени, когда от радиостанции сообщили, что Шторм приземлился в гараже Агентства. Отсутствовал он, по моим часам, около часа сорока шести минут.
Глава 28
Евгений Шторм.
Вертолёт завис над просекой, почти сплошь уставленной армейскими фургонами в жёлто-зелёных разводах камуфляжной окраски. Чуть в стороне, среди молодой поросли, у одиноко стоящей разлапистой сосны, ярким жёлтым пятном выделялся бульдозер.
– Да вон же! Рядом с бульдозером. – толкал меня локтем в бок и орал на ухо, перекрикивая свист турбин и лопотание лопастей Володька Никаноров – Да куда ты смотришь?
Но я сверху так ничего и не разглядел. Стояла рядом с бульдозером группа офицеров и штатских, да густая тень от сосны. Да и не очень хотелось мне вглядываться… Меня охватило лихорадочное состояние тревоги, вновь чувствовал я себя перед испытанием, и вновь страх, сделать что-то не так, ознобом ожигал меня.